Бархатный ангел

Деревья наверху усеяны волшебными огнями, и кажется, что каждый цветок в мире был выращен в этом крошечном пространстве, чтобы толкаться друг с другом за мягкий солнечный свет.

— Вау… это потрясающе, — выдыхаю я.

— Да, — соглашается Исаак. — Мой садовник в некотором роде художник.

— Это не ты придумал?

— Садоводство — не совсем мое хобби, — растягивает он. — Я дал ему полную свободу действий и бесконечный бюджет. Он дал мне это.

Я сажусь на богато украшенную скамейку, обращенную к водной стене. Исаак присоединяется ко мне там.

Он не сидит слишком близко, но я все еще чувствую исходящий от него жар.

Воздух между нами заряжен, как и всегда, но не так, как я привыкла.

Конечно, я знаю по опыту, что достаточно одного слова или одного взгляда, чтобы взорвать относительный мир между нами. Я решаю не беспокоиться об этом, пока не придется.

— Ты собираешься ответить на мой вопрос? — он спрашивает.

Значит, он не забыл.

Я пользуюсь моментом. Я позволила себе погрузиться в то состояние, в котором находилась шесть с половиной лет назад, когда впервые узнала, что беременна.

— Я думаю, что почувствовала себя матерью в тот день, когда точно знала, что она настоящая, — застенчиво признаюсь я. — Это был день, когда я узнала, что она девочка. Я была примерно на пятом месяце беременности.

— Что ты чувствовала до этого?

— Честно говоря, я мало что помню из тех первых месяцев. Я была напугана и одинока, и мне нужно было принять важное решение. Я думаю, что заблокировала большую часть этого.

— Самосохранение?

Я киваю. — Когда я узнала, что беременна, я была уже почти на третьем месяце.

— Так поздно?

— Я знаю; звучит очень глупо, — говорю я. — Но меня включили в Программу защиты свидетелей после… после всего, и вскоре после этого меня перевели в Англию. Я пыталась сориентироваться и пыталась принять свою новую реальность. Я также пыталась оправиться от травмы моего похищения. Тот факт, что у меня не было месячных в течение трех месяцев, просто не входил в мой список приоритетов.

— Как ты поняла, что беременна?

— Страшно, — говорю я с нервным смехом. — У меня была острая боль в животе, и я подумала, что подхватила какой-то грип. Я посетила доктора, и он сделал некоторые анализы. Потом он вернулся и сбросил бомбу.

— Должно быть, это было какое-то откровение.

— Немного неловко думать об этом сейчас, — говорю я ему. — Но когда доктор сказал мне, я рассмеялась. Прямо рассмеялась, прямо ему в лицо. Я сказала ему, что не могу быть беременной, потому что у меня не было секса больше года.

Он бросает на меня притворно обиженный взгляд. — Вау, ты уже забыла обо мне?

— Я была в шоке, — уточняю я.

Я останавливаюсь, чтобы не сказать ему, что тогда думала о нем каждый день. Еще до того, как я узнала, что ношу его ребенка.

— Потом, когда до меня дошло, я почувствовала…

— Разозлилась?

— Это, — соглашаюсь я. — И грустное, и счастливое, и эмоциональное и облегченние, и все чувства в книге. Мне потребовалось еще два месяца, чтобы обработать его. Я думаю, что до меня дошло только тогда, когда мне сказали, что у меня будет девочка. — Я делаю паузу для дыхания. — Мне потребовалось еще несколько месяцев, чтобы принять решение отказаться от нее.

Он внимательно наблюдает за мной, но я настолько погружена в свою историю, что совсем не стесняюсь.

— Ощущение ее удара в первый раз тоже было довольно удивительным.

Он кивает. — Это должно было быть.

Его ответы кажутся мне странными. Каждый раз, когда я ожидаю обвинения или приступа гнева, он делает все наоборот и вместо этого выражает мне сочувствие.

Это тревожно. Слишком заманчиво полагаться на его спокойствие. Я нервничаю из-за того, что чувствую себя слишком комфортно с Исааком, и достаточно измучена, чтобы предвидеть, что этот приятный разговор может быть уловкой, которая возвращает нас обратно в наше обычное состояние игры.

Это, конечно же, злость, обида и целый ворох сексуального напряжения.

— Раньше я много с ней разговаривала, — продолжаю я. — Но это было также потому, что она была единственной, с кем мне приходилось говорить много времени. Очевидно, она не могла возразить, но я просто хотела рассказать ей кое-что. Я рассказала ей о ее тете и дяде. Ее двоюродные братья. Я рассказала о своих родителях и о том, какой была жизнь на Среднем Западе. Я рассказала ей всю историю своей жизни и надеялась, что какая-то частичка ее сохранит память о моем голосе, когда меня не будет с ней.

— Она слушала, — бормочет он больше себе, чем мне. — Они всегда слушают.

Я бросаю на него странный взгляд. Он качает головой, и момент проходит.

— Она родилась в Англии? — спрашивает он чуть более резко.

Я качаю головой. — Эрику удалось перевезти меня обратно в Штаты, когда я была на шестом месяце беременности, так что последний триместр я провела с сестрой и ее семьей.

Как ни странно, рассказывать Исааку мою историю — это катарсис. Не только потому, что он из тех слушателей, которые не перебивают и не реагируют, разве что кивают тут и там. Но также и потому, что я никогда никому не говорила, что все началось до конца.