Бархатный отпуск

Через некоторое время я увидела на побережье небольшую группу людей – это были ливрейцы. Я узнала их по типичным шляпам, маленькому росту и отличному ото всех оттенку загара – с зеленоватым оттенком. Они приносили на побережье пальмовые стволы и сухие листья, видимо, собираясь соорудить костер… Очень большой костер! Все мои странные и блуждающие доселе мысли сосредоточились на построении этого ливрейского костра… Уж не сжигать ли кого собрались?.. Уж не меня ли? Вот почему я не удосужилась посмотреть перед отъездом, существует ли на островах каннибализм или что-то в этом духе? Вспомнилась детская песенка.

«У девушки с острова Пасха

Украли любовника тигры…

Украли любовника в форме чиновника

И съели в саду под бананом ча-ча-ча…»

Ну, не тигры, допустим. Ну, не любовника, а туристку-неудачницу, возомнившую, что она сможет быть прислужницей хозяина… Ка-та-стро-фа…

– Что за праздник у них? – спросила я у Федора, повторяя его жест приветствия с небольшим поклоном.

– День истины.

Мимо прогремел кандалами Лисо. Мило мне улыбнулся и поклонился.

– Почему он в кандалах? – снова спросила я Федора, слегка коснувшись его руки. Мне нужно было знать, понимать, убедиться, что опасность лично мне не угрожает.

– Добровольное наложение на себя вины, – отозвался мой гид.

– Не понимаю… Зачем? – недоумевала я.

– Он провинился и чувствует вину…

– Кто его заковал? – перебила я.

– Его народ.

– Но зачем?

– Чтобы помочь избавиться от чувства вины. Некий вложенный с детства садо-мазахизм. Ливрейцы страдают так, как будто несут священную службу. Что-то вроде долга или хаджа. И если ты поучаствуешь в истязании, они будут тебе весьма благодарны.

– Но чем же мог провиниться Лисо? И перед кем? – мы уже усаживались на приготовленные заранее плетеные циновки, расположенные вокруг костра.

– Не важно, чем и перед кем. Важно, какую глубину вины он испытывает.

– А как долго это будет продолжаться? – мне крайне не хотелось наблюдать, как скопище гремящих кандалами туземцев будет пищать от удовольствия, искупая неизвестные мне грехи.

– Сегодня закончится, – коротко отрезал Федор. – И начнется заново.

– Что это значит?

– Увидишь. Сейчас просто смотри.

Рассевшиеся по кругу ливрейцы мужского пола, лишенные оков, затянули мотив.

Ливрейские женщины, склонив головы и сцепив руки за спиной, словно заключенные, шли медленно гуськом по кругу. На голове каждой имелся венок из пальмовых листьев так искусно переплетенный, что напоминал красивый, но не тугой канат, украшенный разноцветными ракушками и камнями. Волосы у женщин были распущены. Одежда состояла из длинных платьев без рукавов, сшитых из ткани, похожей на мешковину. Когда ливрейки образовали внешний круг у костра и присели на колени, позади нас послышались бряцания кандалов. Это шли так называемые «виновные», среди которых был и Лисо. Одежда на них была рваной и грязной, волосы нечесаными. Странно, я помнила точно, что ко мне в бунгало Лисо приходил опрятным. Третьим кругом мужчины и женщины, закованные в кандалы, встали и склонили головы.

На минуту на пляже воцарила тишина, за которую я успела подумать, что попала на невероятнейшую церемонию. Никого из туристов, вроде нас с Федором, не было. И ливрейцы не обращали на нас никакого внимания.

В этой тишине и непонятно каким образом нагнетенной обстановке -могу точно сказать, что мне было необычайно тяжело внутренне, настолько, что даже ком подступил к горлу, как когда-то давно, на школьной линейке, на первых нотах звучания гимна – в центр церемонии попал шаман. Его лицо было расписано синими орнаментами, волосы заплетены в косы, нижняя губа проткнута тонкой белой костью. В руках он держал горящий факел. В какой-то момент он вдруг посмотрел на меня пристально и, что-то яростно прошипев, зажег костер. Его взгляд проник в меня, заставил перестать дышать и, казалось, остановил на несколько секунд мое сердце. Накатила тошнота. Я не знаю, как я смогла в ужасе повернуть голову к Федору. Он смотрел на меня спокойно и безучастно. А у меня в глазах потемнело. Резкий удар открытой ладонью по моей спине – и я закашлялась.

– Дыши уже, грешница!

– Что? – с трудом переспросила я, но он мне не ответил, потому что ливрейские женщины из второго круга затянули странные рыдания. Они выли, как ненормальные, будто оплакивая кого-то. И чтобы спросить, мне пришлось приподняться на коленях и, вытянувшись струной и, опираясь на его мускулистое плечо, спросить его, едва коснувшись носом его щеки:

– Что с ними?