Бармалей и Снегурочка

Все, что случилось со Снегуркой, было совсем не то, чего он желал и на что рассчитывал. Он, как и все, замер в безмолвии, опустив руки и уткнув посох в снег под ногами. В оцепенении, завороженно, как и все вокруг, смотрел он, как холодный огонь действовал на снег и на лед. А он нагревал их, но не плавил, а переводил в какое-то новое состояние, в котором лед начинал светиться зеленоватым огнем, как гнилушка ночью. Горячий лед, надо же!

Между тем, Бармалей скрывался за березой недолго. Он внимательно следил за происходящим на поляне, пытаясь улучить подходящий момент для своей миссии. Но когда Карачун окружил поляну призрачным кордоном и, по сути, взял ополчение под свой контроль, Бармалей понял, что дальше ждать бессмысленно, и двинулся вперед.

Призрачных волков, как ни странно, он совсем не боялся и не опасался. В отличие от прочих участников ополчения. Хотя они были такими огромными и страшными, и так ужасно выли на луну. На него их вой не действовал. Какой-то частью себя он знал, что волки эти всего лишь фантомы, призрачные фигуры, вызванные к жизни колдовской силой Злозвона, и что никакого вреда они ему причинить не могут.

Поэтому, он прошел сквозь них, как проходят сквозь полосу тумана на лугу летом. Повеяло холодом, немного, но ведь и так было не жарко.

Через толпу ополченцев он проник, как нож пронзает тело жертвы – осторожно лавируя по пустотам и трещинам и сдвигая в сторону тех, кого обойти не удавалось. На него оглядывались и таращили глаза с удивлением, а кто-то со страхом, но, натыкаясь на встречный взгляд, старались уступить дорогу. Однако когда он добрался до центрального кольца из медведей-шатунов, тут уж и ему пришлось остановиться.

Медведи были по-настоящему страшны, и казались вполне реальными, во всяком случае, реальными в той же мере, что и все в волшебном лесу. Они напропалую махали своими огромными лапами, их ужасные когти со свистом рассекали воздух в каких-то сантиметрах от лица, так что усомниться в намерениях мишек было затруднительно и чревато. Поэтому, в этой ситуации оставалось ждать подходящего момента, или, как советовала Мара, знака, чтобы по нему броситься вперед. Бармалей с таким вниманием вглядывался и вслушивался в происходившее вокруг, что с его сознанием произошло непонятный казус раздвоения. Он так напряженно выискивал внятный недвусмысленный знак, что странным образом отделился от потока реальности. Ему вдруг стало казаться, будто события скользят мимо, не задевая его, как снятый на пленку фильм, многократно ускоренный для демонстрации.

А знака все не было! Время летело, но ничто не менялось. Устав ждать, Бармалей опустился на снег и, натянув полушубок на голову, пополз вперед. «Эх, будь, что будет!» – решил он.

И опять, вдруг возникло у него удивительное чувство неуязвимости, появилась уверенность, что медведи эти ужасные ровным счетом ничего ему не сделают. Но это, как говорится, не точно, поскольку никаких оснований для такой уверенности не было.

Тут, как ни странно, ему подсобил сам Карачун. Когда он испепелил самого первого медведя, а после сдвинул остальных, некоторым пришлось стать вполоборота, и между двумя соседними образовался узкий и изогнутый проход. Точней – как бы лаз. Никто в здравом уме им не воспользовался бы, но Бармалей, в том измененном состоянии сознания, в котором по факту пребывал, он – смог.

Борис протиснулся между двух танцующих на задних лапах медведей, моля судьбу не допустить, чтобы кто-то из них наступил на него. И когда это ему удалось, когда он понял, что этот рубеж позади, он выпростался из-под тулупа и увидел, что находится прямо за спиной у темного. Тот, все еще пребывая в прострации от содеянного со Снегуркой, его не замечал. Карачун стоял, замерев и опустив руки, будто устал от своей греховной жизни и ждал только одного – чтобы Бармалей освободил его от страданий.

Бармалей не стал испытывать его терпение.

Зачерпнув полную пригоршню снега, он вскочил на ноги и в два шага оказался у Карачуна за спиной. Оттянув воротник потасканного тулупа, он сунул снег ему за шиворот и потом, придавив холод к спине темного ладонью, прокричал заветное:

– Чур! Карачур! Трижды, чур!

Тут, быть может, не к месту, Бармалей заметил, что снег вокруг загажен медведями точно так же, как в Гредневой берлоге, и что такого снега Злозвон вполне заслужил.

Но это так, мысль промелькнула, не более.

Как и было предсказано, Карачун моментально обездвижил, задеревенел и завалился пластом на спину, Борис едва успел отскочить в сторону. Медведи, почуяв, что владыка их покинул, никого не трогая, разбежались по лесу. Тогда и ополчение очнулось, сбросило оцепенение и, потрясая кольями, сошлось в центре.

Тогда-то и увидел Бармалей Снегурочку. Бездыханная, без единой кровинушки в, будто фарфоровом, лице, она лежала на Морозе Ивановиче. Казалось, она все еще продолжает прикрывать его собой.