Бармалей и Снегурочка

– Про сосульки на шляпе подсказала. А потом пожалела. Подумала, он через эту куклу до меня доберется. Так и вышло. Вообще, это в его, Карачуна, власти. Он на людей помрачение наводит, чтобы никто не мог запомнить, как он выглядит.

– Почему?

– Боится, видно, чего-то.

– Должно быть, чтобы через изображение кто-то его силу не забрал. Дедушка Мороз не боялся, а этот, вишь ты, боится.

– Но мы все равно новую его куклу сделаем! – сказал Василий Павлович упрямо. – Будет лучше прежней. Только ты не забудь мне про другие детали рассказать.

– Что ж, пора нам всем спать отправляться, – подвела черту под долгим вечером с разговорами Раиса Петровна. Никто с ней спорить не стал, так все устали, пожелали друг другу доброй ночи и разошлись, кто куда. Только никто так толком и не уснул до утра.

Василий Павлович поднялся наверх, в «кадочку», и долго-долго решал-соображал, как же ему нового Злозвона делать, каким образом да из каких материалов, чтобы и быстро получилось, и лучше прежнего. Рисовал он чертежи, эскизы, да разные наброски, и в конце решил, что без помощи Марфутки ему никак не обойтись и не успеть к сроку. Полюбившуюся ему девицу он продолжал звать Марфушкой. Имя это нравилось ему куда больше Снегурочки, поскольку казалось ему и теплей, и солнечней, и человечней.

Раиса Петровна, пользуясь отсутствием супруга в спальне, зажгла свечу перед зеркалом и так же долго-долго сидела там, вглядываясь в холодную темную глубину. Она не гадала – время для гаданий было неподходящее, только надеялась получить подсказку с той стороны, чего бояться да как поступить. Бездны порой высветлялись до самой Нави, но тени в них бродили неясные, да все отворачивались от нее, уклонялись, никто лика своего ей не казал, и никакого знака не подавал, и слова не сказывал. То ли не хотели, то ли сами боялись. Что само по себе было довольно странно.

Бармалей, строго наказав никому больше двери не открывать, вернулся к себе. Было уже за полночь, должно быть, и он надеялся скоро уснуть, да не тут-то было. До утра он не мог сомкнуть глаз, да все ворочался в постели, пытаясь успокоить то замиравшее, то принимавшееся куда-то бежать от неясной причины сердце. Виделись ему глаза Снегурки, она смотрела на него с укоризной, будто просила в чем помочь ей. И было в ее глазах что-то еще, очень важное, а он, такая бестолочь, не мог сообразить, какая помощь от него лесной красавице нужна. Он и себя не понимал ничуть, потому что было вчера у него одно отношение к Снегурке, как к Марфутке, а сегодня оно вдруг совсем изменилось, аж в противоположную сторону, и что ему с этим делать, он не знал. Тем более что сама Снегурка ему тоже никаких знаков не подавала, а наоборот, вроде как его сторонилась. Сердце у нее было доброе, но замороженное, и с этим тоже что-то надо было делать. Обычно он знал, что следует делать, но не в этот раз. Потому и мучился, и страдал.

«Ангел, – взывал он к ней, – ангел! Помоги мне! Я не понимаю, что со мной!»

А Снегурка и сама не знала, что ей делать, за что хвататься, куда бежать. В то же самое время, что и Бармалей, лежала она на кровати в своей спаленке, и не было в ее глазищах раскрытых, прежде ясных, а теперь затуманенных, ни в одном, ни крупицы сна. Теребила девица косу свою толстую, то расплетала ее, то снова заплетала, все вспоминала свое житье у Дедушки Мороза, да пыталась решить, что надлежит ей делать. А решение надо было принять серьезное, которого она страшилась и которое сколько могла, оттягивала.

У Мороза Ивановича ей жилось привольно. Дедушка не обижал ее, не утруждал, напротив, окружал заботой и лаской, так что сиротинушкой и бедной потеряшкой никогда она себя с ним не чувствовала. По наказу деда, а больше потому, что самим так нравилось, Снегурочку всегда окружали и охраняли жители лесные. Медведи овсяники да волки матерые, не те, что Карачуну прислуживают, дозором вокруг дома ходили, друг дружке караул сдавали. Филин с маковки сосны столетней глаза таращил, да глухари тянули шеи, блюли прохожих. Только какие прохожие в волшебном-то лесу, откуда? Все тихо, все спокойно. Со зверятками Снегурочка и зналась, и игралась. Лисица сиводушка была у нее на побегушках, да зайцы капустники, да белки орешницы с куницами и горностаями – вот и вся кампания. Весело и мило.

Мороз Иванович в Снегурочке души не чаял. Пока совсем мала была, он ее опекал, пылинки с нее сдувал, а чуть сама подросла, так стала ему первой помощницей в его трудах. Еще в лесу поспеть, да все поправить, порядок должный навести, – тут Дед и сам справлялся. Но в главном его деле, встретить Новый год как должно, и Старый проводить достойно, вот тут помощь Снегурки пришлась как нельзя кстати.

Она всегда была ребенком необычным, сколько себя помнила. Например, всегда заранее знала, что и в какой срок случится. И все ее прогнозы непременно сбывались, так что даже Дед Мороз у нее интересовался перед тем, как что-то делать, или идти куда: стоит ли? Чтобы по-пустому ног не утруждать. А когда подросла дедова внучка, ей и вовсе не стало в вопросе предсказанья равных.