Бармалей и Снегурочка

Мара вернулась, но Волата к себе не призвала. И даже велела больше не пускать его в Навь. Позже она сама пришла к нему, чтобы сказать, что эта их встреча последняя. Самая-самая последняя. Что все между ними кончено, как все когда-то кончается, чтобы принял это спокойно, чтобы уходил и не дурил.

Вот так, уходи и не дури. Или, не дури и уходи.

Но он не хотел уходить! Он не мог уйти от любви.

Запил могучар от горя, и надурил-таки много чего, ибо силушка его соответствовала глубине его страданий.

Вывел Волата из беспробудного бражничанья и, на самом деле вернул его к жизни, Гредень.

– Слушай, – сказал он ему, – ведь ты магыть, могучан. Не пристало тебе расплываться соплями из-за бабы. Даже из-за такой, как Мара. Если ты возможешь найти в себе силы просохнуть, для начала, да, охолонув немного, посмотришь на все строго, как вослед стреле, ты не сможешь не заметить, что все, что делает твоя царевна, она делает исключительно для себя. Для своей неги, для своего удовольствия. Ты для нее лишь способ достижения того или другого наслаждения, очередной утехи или невиданной услады. Видимо все, что ты мог ей дать, что она хотела от тебя поиметь, все то сбылось. А раз так, то и не о чем тут горевать. У мужа и богатыря несколько иное предназначение, чем предаваться плачу. Поверь мне! Пойдем, нам с тобой еще есть чем заняться в этой жизни. А и бражничать, если на то пошло, лучше вдвоем.

Волат позволил Гредню себя уговорить, да и остался с ним рядом. Хотя берендею особой нужды в помощи могучана не было, он и сам со своими делами справлялся вполне. Но помочь велету встать на ноги – это дорогого стоит.

Велету же давно следовало податься в Неведомые Чертоги родовые, и он часто думал о том, но пока что силы бросить этот мир и Мару в нем навсегда, такой силы он в себе не находил. Оставаться неподалеку, ходить дозором, это была позиция, которая вполне его устраивала. И кто его знает, сколько бы он в ней оставался и пребывал, но тут – Бармалей.

«Вот и время мое пришло, – сразу решил Волат, как услышал рассказ Баюна о происшествии с пришлым молодцем и Карачуном в доме Мороза Ивановича. – Если я не помогу ему, то кто тогда?»

Долго ли, коротко ли пробирался могучан Волат Русколанским бездорожьем, он за своими думами и не заметил. Только вдруг как очнулся, и вот уже парит в морозном воздухе впереди река Смородина, да Калинов мост через нее светится накалом.

Не успел Волат на тот Калинов мост ступить, как, глядь, – Горыныч перед ним преградой возник, лапы растопырил, не пущает.

– Стой! – кричит грозно во все три глотки да на три стороны. – Не пущу!

– Что за нелепость такая? – удивляется Волат. – Почему не пустишь?

– Потому, как права прохода не имеешь!

– Как так не имею? – еще больше удивляется Волат. – Я же прежде ходил! И ты мне тогда препятствий не чинил...

– Так, то когда было! А теперь тебя пускать не велено.

– Какие-то небылицы ты мне все рассказываешь, Змей, – начал терять терпение Волат. – Ежели мне надо пройти, я пройду, ты знаешь. А мне надо! Так что, не задерживай, посторонись, цел покуда. Видишь, ноги уже припекать начинает!

И он хотел подвинуть Горыныча в сторону, как ветку в лесу, да пройти себе мимо. Но не тут-то было!

Во-первых, Горыныча так просто не подвинешь. Все-таки – страж мостового перехода и владыка огня. И даже могучану его с наскока не одолеть. Особенно, когда у Горыныча голова болит, гудит, как медный чан. У Змея и так характер скверный, никто не рискует с ним связываться, а когда он с похмелья, так и вовсе, вздорней и мерзопакостней существа не сыскать.

Медный гуд висел над Смородиной, к воде прижимался, далече раздавался – вот как страдал Змеюшка.

Не удалось Волату Горыныча подвинуть, с прохода убрать. Тот еще больше растопырился, да на хвост встал, уперся им изо всей злобной силушки. И еще надулся и до небес вырос – он так умеет, чтобы, значит, сопернику соответствовать.

– Что ж, быть тогда сече великой! – возвестил Волат. Поплевав на ладони, он принялся по-молодечески жонглировать боевым топориком, с руки на руку да с плеча на плечо перекидывать, да в очередь локтями его подпинывать.

– Титаномахия! – откликнулся Горыныч на тарабарском. Ощетиниваясь медной чешуей, он потянул из-за пояса булаву тяжелую, шипастую. – Армагеддон! – прорычал он вдобавок.

– Нет, – засомневался могучан и даже головушкой покачал, – на серьезную битву наша стычка не потянет. Думается, надолго я тут с тобой не задержусь. Поэтому, есть такое слово – батл...

– Это где ж ты такое непотребство подхватил? – прямо оскорбился Змей.

– Надо где! А для тебя – самое то!

Тут же на мосту они и схватились, и схлестнулись. Как оно и бывает: слово за слово, кочерыжкой по столу – и понеслось.

Столкнулась гора стальных мускулов с медной башней чешуйчатой.

Земля содрогнулась, небо наклонилось, набекрень стало, и луна по нему ходуном заходила.