Бармен из Шереметьево

— Ну сам посуди — молодой парнище, не курит и не пьет, симпатичный такой… и работает грузчиком! Ну ведь не может так быть! Он что тут — стажируется? Ты ведь знаешь — я не просто так спрашиваю, ведь знаешь! Он что — комитетский?

— Нет.

— Ментовский?

— Нет.

— А какой?

— Грачевский он, насколько я могу судить. Извини, меня ждут.

И Влад, оставив сияющую Аню, побрел к своим «Жигулям».

«Вот папы-дедушки страну построили, — размышлял он, прогревая двигатель, — раз не курит и не пьет, значит, комитетский. Это не Родина, а катастрофа!» Странно, но этот разговор ненадолго вернул ему душевное равновесие. Влад чувствовал, что его снова накрывает тяжелая депрессия, и не находил выхода. Приезд племянника несколько расшевелил его, но вот, похоже, и Димка скоро исчезнет из его жизни.

А роман продолжался, продолжалась старая как мир история…

Анна обстоятельно пыталась привить Диме любовь к Москве, которую сама обожала, часами просиживали они в ее любимой «Шоколаднице» на улице Горького, посмотрели все фильмы фестиваля французского кино, и вот однажды, после ужина в «Метелице», они оказались на Соколе в пустой квартире Аниной тетки. Началась эра секса, и в их уже цветное кино добавили яркости и звука. Дело это для нашего героя было новое, захватывающее, и он отдался ему целиком. Красоты столицы его и раньше не сильно волновали, а теперь ему и вовсе казалось, что нет в Москве более прекрасного, архитектурно выверенного и безупречного в дизайне здания, чем невзрачная хрущевка на улице Алабяна, что недалеко от метро «Сокол». В пятидневки, когда Анна не работала, он даже не заезжал домой, а сразу мчался к ВДНХ, где та жила со строгой мамой — директором школы. Из телефона-автомата внизу, дергая диск, он памятью пальцев стремительно набирал номер, цифр которого не помнил, а затем терпеливо ждал у подъезда. За эту его особенность — помнить руками, Анна дразнила его мутантом, в дополнение к ласковому «гад».

— Да ну чего гулять-то по такой погоде, Аньк? — канючил сластолюбец. — Поедем на Сокол — поваляемся… А?

— Откуда у советского комсомольца такое потребительское отношение к женщине? Я буду жаловаться в райком! — возмущалась Грачева, но день они неизменно заканчивали в тетиной постели.

Да и на работе, когда совпадали их смены, Анна, бывало, разыгрывала мини-спектакль для официанток и посудницы — взяв в руки какие-нибудь старые накладные, начинала считать ящики, делала озабоченное лицо и, оставив вместо себя буфетчицу, с грозным видом шагала на склад — якобы разбираться с грузчиком. Там они долго целовались, причем Димка тянул подругу за плечи вниз.

— Вот же гад, — шептала Анька, и через секунду «гад» взлетал сквозь крышу в синее небо, потом выше — в белые облака, и еще выше, где огромное апельсиновое солнце — вот оно толчками взрывается, распадается, становится красным, потом бурым и серым, как пепел…

Уже затихли звуки Анькиных каблучков, а счастливец все сидит в своем импровизированном кресле, которое он соорудил из ящиков стеклотары и двух старых ватников. На лице его блуждает бессмысленная улыбка — она будет приклеена там примерно час, и ничто ее не смоет. Какой Париж? Какой Лондон с Нью-Йорком? Не нужно никуда бежать, ведь центр мироздания находится здесь — в этой подсобке! Отсюда и до Солнца недалеко — да вот хоть грузчика спросите.

Аэропорт