Бармен из Шереметьево

Дима часами глазел на пассажиров, вглядывался в их лица и пытался представить себя с билетом и паспортом в кармане. Что они чувствуют — эти люди, прошедшие уже таможенный и пограничный контроль? Каково оно — ощущение, что ты скоро покинешь это гигантское замкнутое пространство — СССР? Очень скоро он научился отделять угрюмых, знающих свои права, никуда не спешащих дипломатов от нервических командировочных, спортсменов от артистов, группы совтуристов от еврейских эмигрантов. Семейные пары и вообще группы родственников являлись точным индикатором отъезжающих навсегда по пятой графе — никогда советский турист не мог выехать за границу в компании супруги, это было совершенно невозможно — один из них должен был остаться в залоге. И уж совсем безошибочно, на раз, Димка определял самого замызганного иностранца от своего, советского. Глядя сверху на жидкий ручеек очереди на посадку, он испытывал необъяснимое волнение и представлял себя вон тем полным армянином, что, отдав билет и небрежно показав в последний раз паспорт, уходит вниз к автобусу, или вот этим полуобморочным туристом в толстых очках, что до сих пор не может поверить оказанной ему родным профсоюзом чести — выделенной путевке в братскую Болгарию. Димке казалось, что эти люди, пересекшие уже границу, сразу за КПП должны стать легкими, как бабочки, — такими же беззаботными и счастливыми. Однако автобус увозил на летное поле никаких не бабочек, а обычных тяжелых, потных и взвинченных советских людей. Они нервно оглядывались по сторонам и поправляли в сумках электрические кипятильники, фотоаппараты ФЭД и твердые палки сырокопченой колбасы или бастурмы. Отдельно стояли иностранцы — их легко можно было распознать по отсутствию в руках полиэтиленовых пакетов — непременного атрибута и опознавательного знака советского туриста, где бы тот ни находился.

План начал формироваться, когда однажды в подсобку прибежала посудница Люся и сказала Димке следовать за ней. Эта довольно глупая грязноватая женщина неопределенного возраста и таких же неопределенных обязанностей с малолетства стучала во все инстанции от месткома до КГБ и в этом находила свое призвание и значимость. Парадокс был в том, что и все остальные точно так же стучали, но вот посудницы почему-то побаивались. Смертельно боялся ее и Димка — он подскочил как ужаленный и поспешил за Люсей в бар. Здесь он испугался еще больше, увидев заплаканную Аню с потеками туши на щеках. В угол бара, чтоб не пугать посетителей, вынесли складную ширму, за которой Дима обнаружил абсолютно пьяного финна. Финн, лежа лицом на столике, посмотрел на Диму красным глазом, подмигнул и засмеялся, выдувая носом пузыри.

— Да не этого! Этот нормальный. Вон того поднимай — и к кранам, в посудную!

Только тут Дима заметил второго финна — тот свернулся на полу и мирно спал в луже собственной мочи. С трудом затащили его к раковинам, прислонили к стенке и сунули под нос нашатырь, но финн не приходил в себя, а только фыркал и мычал. Аня в истерике стала бить его наотмашь по щекам и, только перепуганный Димка перехватил ее руки, как пьяный открыл глаза и обильно выблевал на пол.

— Ну миленький, ну хорошенький… ну пожалуйста… — запричитала Анна и к Димке: — Принеси быстро плащ там, на стуле!

Он метнулся за плащом, вдвоем они вытащили из кармана билет и паспорт, застегнули плащ на все пуговицы и усадили финна на стул, а Анька быстро вымыла лицо, поставила в бар официантку и пошла вниз. За ней шел Дима, поддерживающий внезапно побледневшего пьяницу. На посадке регистраторша начала было шипеть, но, получив от Аньки двадцать марок, свернутых в маленький кубик, чтоб не увидели в видеокамерах, спрятанных в потолке, пропустила пьяного на посадку. Да и куда бы она делась — оставить его в аэропорту означало возвести проблему на следующий круг: с разборками, объяснительными, новым билетом и прочее. Отгребли бы обе — Ане, у которой накачался этот клиент, прилетело бы больше, но и регистраторов смены не обошли бы выговорами. Второй финн как-то смог собраться и, шатаясь, сам прошел посадочный контроль.

Уже ночью Анька, вспоминая эту историю, вдруг снова расплакалась и уткнулась носом в любимое плечо. Димка машинально гладил ее по волосам и не мигая смотрел в окно на большую луну в ночном московском небе — он думал.