Бармен из Шереметьево

Настоящая катастрофа случилась через полтора месяца. Однажды поздно вечером в дверь ее комнаты постучали. Обычно Римма спрашивала — кто там? Однако в этот раз стук был отчетливо-требовательный. «Комендант», — решила она. И открыла. В комнату быстро и пружинисто вошел Гендос и тут же запер дверь на торчащий в скважине ключ. Римма открыла было рот, чтоб закричать, но получила сильный удар кулаком в живот и стала задыхаться, в глазах потемнело. Гендос скинул с кровати на пол матрас и бросил на него свою жертву. В этот раз в кармане у него был тюбик детского крема, и он долго, с перерывами насиловал учительницу, замотав ей голову простыней. Ушел бесшумно, аккуратно прикрыв дверь. И вновь Исакова плакала и кусала губы под горячим душем. И вновь не решилась пойти в милицию. Воображение рисовало ей большой зал суда, где прокурор всему поселку подробно рассказывает, как именно она была изнасилована. Невыносимо было даже думать об этом…

К работе она утратила всякий интерес, уроки вела чисто механически, а звонку радовалась не меньше учеников. Все это время она отчетливо понимала, что Гендос появится снова, ведь в милицию она не обратилась. Однажды после занятий она спустилась в мастерскую к трудовику:

— Григорий Матвеич, сделайте мне пику.

— Что за пику? Может, нож сделать красивый? — обрадовался трудовик.

Фронтовик был очень совестлив — знал, что Римма бегает с учениками в сквере, когда он запьет, и очень хотел что-нибудь для нее сделать.

— Нет. Мне нужна именно пика, короткая и очень острая.

Далее она поведала инвалиду почти правду. Сказала, что с работы идет за гаражами и на нее нападают собаки. Убить псину ей жалко, а ткнуть острым, чтоб не лезли, — самое то.

Через пару дней счастливый трудовик изготовил для нее изумительную трехгранную и очень острую пику длиной с обычную финку, с наборной ручкой, загнутой, как у старинного пистолета. Римма начала готовиться к визиту. Поздно вечером, когда вся общага укладывалась на казенные сетчатые кровати и движение по коридору прекращалось, учительница отрабатывала два движения — левой рукой резко распахивала дверь, а правой вонзала в темноту коридора свое оружие. После этого, раздевшись, она долго не мигая смотрела в потолок и, наконец, засыпала. Гендос, однако, не появлялся…

В пятницу 6 ноября 1981 года в учительской разливали шампанское и пили чай с принесенными самодельными тортами. Часов в семь стали расходиться. Исакову проводил до общаги смешной женатый раздухарившийся математик. Распрощавшись перед дверью, в хорошем настроении она поднималась по лестнице, как вдруг между четвертым и пятым этажами увидела пьяного Гендоса с каким-то нервно хихикающим приятелем. Они ждали ее.

— Пять минут, — сказала она каким-то незнакомым голосом.

Парочка осталась в коридоре, а она зашла к себе. Через минуту-две в дверь постучали.

Отворив замок, Римма левой рукой распахнула дверь, а правой по самую кривую рукоятку с хрустом всадила пику в грудь Гендоса — в самую середину. Разжала пальцы и быстро закрыла дверь, провернув ключ на два оборота. Затем разделась, легла в постель, свернулась калачиком и погрузилась в глубочайший сон, характерный для состояния аффекта.

Гендос, надо отдать ему должное, пику вынуть не пытался — рефлекторно схватил рукоятку левой рукой, да так и не отпускал. Он не кричал, не стонал, не жаловался, а, опершись на плечо своего позавчера откинувшегося приятеля Кисы, часто и прерывисто дыша, спустился до второго этажа, где сел на пол, прислонившись спиной к стенке. Просидев тихо с полминуты, Гендос увидел, как от чугунной батареи на противоположной стороне коридора по грязному кафелю, улыбаясь, ползет к нему смерть. Он отчаянно засучил ногами, пытаясь ее оттолкнуть. Затем завалился на бок, страшно захрипел, закатил глаза и затих.

Киса этот, хоть и числил себя блатным, в ментовке заговорил и в деталях поведал всю историю о том, как Гендос по случаю Кисиного освобождения хотел «угостить» последнего учителкой и что из этого вышло. К слову, заговорил он во многом благодаря тому, что два дежурных опера принялись бить его по почкам кусками толстого телефонного кабеля. Были они, как и вся большая страна в этот праздничный вечер, тяжело пьяны и анализировать Кисины фантазии настроения не имели — их интересовало скорейшее раскрытие преступления.