Барнаша

Этого быть не могло, Он знал. Камень, притворивший вход в пещеру, закрыл в значительной мере доступ чистому воздуху. Там, в пещере, царит сильный запах, и запах этот знаком по крайней мере одной из сестёр. Это резкий, приторный запах зелья, что посылал Ормус Лазарю, одурманивая его. Мариам подавала брату это средство, укутывая собственное лицо слоями ткани. Чтобы не вдыхать сонную отраву самой.

Вслух он сказал, стараясь, чтобы слышали все вокруг:

— Не сказал ли я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию?

Фома и Левий, сосредоточенно-молчаливые, повинуясь знаку Учителя, отвалили голал[310] от пещеры, широко обнажив её внутренность. Виден стал любопытным Лазарь, свитый крепко в погребальные пелены. Запах был, но не запах разложения. Прозрачный желтоватый дымок улетучивался. Таял. Улетал, исчезал. Смерть, навеянная Ормусом, отступала.

Иисус молился. Он смотрел в небеса, откуда сегодняшнее действо открывалось более честно, чем на земле, вблизи. Он просил прощения у Господа. Но не находил этого прощения в собственном сердце.

Проходили минуты, одна за другой. Слабый стон донёсся до слуха Иисуса, и стоящих рядом Мариам, Фомы, Левия… «Чудо» свершалось. Оно было в ходу.

И снова громко, чтоб было слышно всем, Иисус проговорил:

— Отче! Благодарю Тебя, что Ты услышал меня. Я и знал, что Ты всегда услышишь меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал меня.

Сказав это, Он воззвал громким голосом:

— Лазарь! Иди вон![311]

Потом рассказывали многие, что первой зашевелилась левая рука, раскрылась и вновь сжалась ладонь. Лазарь завёл руки за голову, пелены мешали, но он тянулся, тянулся, вздыхая, потягивая ноздрями воздух. Многие отшатнулись в ужасе от пещеры, вход в которую и без того тесно обступили ученики. Но кто-то успел заметить, что Лазарь перевернулся на бок, перед тем, как встать, и встал поначалу на четвереньки.

— Развяжите его, пусть идёт, — отдал приказ Фоме и Левию Иисус.

Ёжась, пугаясь происходящего, ученики всё же отняли платок от лица Лазаря, и стали развивать пелены.

С трудом поднялся он на ноги. Шатаясь, пошёл от выхода… Толкаясь, пиная друг друга, разбегались потрясённые люди. А Лазарь уже вышел на свет, и щурился, поскольку и вечернее солнце светлее пещерного мрака. Громко, отчаянно зарыдала Мариам, и было в этом плаче различимо всё для Иисуса — и страшная встреча в Кесарии, и расставание с любимым, во время которого своими руками убивала Мариам брата, и ненависть к Ормусу, поймавшему их в ловушку страха. Марфа, стоявшая неподалёку, беззвучно опустилась на землю, потеряв сознание. Лазарь дошёл до Иисуса, нашёл Его полуслепыми глазами. Упал перед ним на колени, и руки Учителя легли на обмотанную тряпками голову. Воскрешение Лазаря свершилось…

68. Прибытие в Иерусалим

Не так уж часто встречаются люди, довольные положением дел, если речь идёт о том, что ими достигнуто в жизни. Все мы достойны лучшего в нашем собственном представлении. И уж каждый о нём, о лучшем, мечтает. Рвёмся за нашими мечтами вослед, сметая по пути всё, что мешает. Порой то, что мешает, оказывается на самом деле главным, тем, без чего если не невозможно, то в общем-то и не хочется жить. Догадываемся мы об этом слишком поздно, невыносимо поздно, когда ничего исправить всё равно нельзя. И теперь уже начинаем мечтать о том, что осталось в прошлом, что невозвратимо…

Первосвященник иерусалимского храма Ханан бар Шет мало о чём сожалел, тем более о том, чего добился в жизни. Он был доволен существующим положением вещей. Господь положил Ханану предел — стать духовным вождём народа, собственным представителем Его на земле. Ханан им стал, и пурпурно-голубая риза первосвященника украсила его плечи. А когда его сместили те самые римляне, чьим ставленником он был, жизнь не кончилась.

Он поставил на своё прежнее место того, кто ни в чем не стал бы ему перечить. Поначалу сына. Потом зятя. И за спиной безвольного зятя остался главным в Храме. В том Храме, в котором ему не должно было быть места вообще. По ряду причин, о которых Ханан не распространялся.