Барнаша

— Я сказал, и повторяю: собрать по возможности побольше членов Санхедрина! Пусть будут не все, римляне по головам считать не станут, им всё равно, а мне и подавно. Я сам буду решать в этом случае, как и всегда. Пусть просто постоят у меня за спиной, это их основное занятие. Как объяснить? Ничего объяснять не надо, они в этом не нуждаются…

Тот, ради поимки которого донельзя обрадованный Ханан сыпал приказами, раздражаясь и крича, в это время заканчивал трапезу в доме альманы[360] Мириам, в нижней части Иерусалима, у горы Циййон. Окружённые сиянием светильников, он и его ученики — тальмиды пели хвалебную песнь:

Хвалите Господа, все народы,
Прославляйте Его, все племена;
Ибо велика милость Его к нам,
И истина Господня пребывает вовек[361].

Закончив пение, они вышли из дома. В эту позднюю пору Мария Магдалеянка осталась в доме альманы. Завтра Иосиф сопроводит женщину в Бет-Анйа, к сестре и брату. Иисусу же лучше покинуть дом, который теперь известен Иуде. Зачем подвергать опасности хороших людей? Мир их дому, пусть спят спокойно. Расстроило Иисуса лишь то, что юный сын альманы, Марк, несмотря на все его уговоры, настоял на том, чтобы проводить гостей.

Была ночь, ночь при полной луне. В молчании миновали они всё ещё многолюдные улицы. Вышли через Водяные ворота за стены Иерусалима. Шли по долине Иосафата к Гефсиманскому саду, где любил бывать Иисус. Нарушив молчание, уже не нужное теперь, за пределами ставшего ловушкой для него города, Иисус сказал с печалью в голосе:

— Все вы соблазнитесь обо Мне однажды. Ибо написано: «поражу пастыря, и рассеются овцы стада»[362]…

Слова этой горестной правды ещё звенели в тишине ночи, когда раздался громкий, протестующий голос Кифы:

— Если и все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь! Я душу мою положу за Тебя!

Остановившись, Иисус попытался рассмотреть лицо ученика при неверном свете луны. Не в первый раз заявлял это Кифа. Не тень ли Иуды легла между ними? К чему эти признания в вечной любви и верности… То ли страх говорит устами Кифы, то ли обычное простодушие ученика, любящего громкие слова.

Он поднёс руки к лицу Симона, и ладони Учителя легли на скулы. Повернул к себе это лицо, долго рассматривал. Озарение пришло не сразу. Нельзя стать Ормусом, им следует родиться. Хотя многому, очень многому научился он от жреца. То, что он понял, пронзило сердце болью. Словно душу Кифы узнал в это мгновение. Увидел самодовольство и самоуверенность. Понял, что жизнь обнаружит вскоре нерешительность ученика, неспособность противостоять искушениям.

Учитель помолчал немного, потом сказал странные слова, прозвучавшие глухо, придушенно:

— Истинно говорю тебе, что ты ныне, прежде, нежели дважды пропоёт петух, трижды отречёшься от меня…

Тот, кто видел изменившееся лицо Его при этом, мог бы сказать, что Он был как во сне. Так показалось Левию Матфею, и даже напугало ученика. Так показалось Дидиму, и он тут же припомнил, что таким же был Иисус в день въезда в Иерусалим, когда учитель предсказал страшную гибель города. Но продолжалось это недолго, Иисус словно встряхнулся, сбросил сонную одурь. И вот уже перед ними обычное, любимое всеми, лицо Учителя. С грустной улыбкой внимает заверениям Кифы.

— Хотя бы мне надлежало умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя.

«То же и все говорили»[363]. Нестройный хор голосов, но всё — о преданности Учителю, о готовности идти с ним на смерть, на любые муки…

Он не возражал. Слушал молча, меряя шагами долину. Мягкая, чуть печальная улыбка не покидала Его лица. Что Он мог им сказать в ответ? Призвать к познанию собственных сердец? Он уже делал это неоднократно. Тщётны все призывы. Они должны придти к пониманию сами, и здесь Он им не помощник.

Только что ж это было, когда Он касался Симона ладонями, и смотрел ему в глаза, преображённые лунным светом? Что-то такое промелькнуло и исчезло, неясная, но глубокая тревога. Кажется, Он, Иисус, что-то говорил при этом. Но сознание не включалось. Спросить учеников, конечно, можно. И что же они будут думать об Учителе, который не помнит, что говорит? Впрочем, это не важно. Другое важно — Он коснулся души человека. Уроки Ормуса не прошли даром. Только научиться теперь удерживать всё это в памяти, и видеть глубже. Ормус говорил, что это придёт с опытом. Будут посещать не ощущения, размытые и неопределенные, а видения. Яркие, красочные, чёткие. Господи, и есть люди, не признающие величие Твоё! Когда ты научаешь человеков своих такому, то что же доступно Тебе Самому?