Барнаша

Обвинить Его в богохульстве — значило бы дать повод для осуждения иудеям, если обвинить в подстрекательстве к бунту — его наверняка осудят римляне. Ханан начал со второго, ибо всегда начинал с главного. А тут ему, к тому же, не терпелось. Потому он стал расспрашивать Иисуса об учениках и самом учении, надеясь доказать, что был какой-то тайный сговор, ночные встречи с целью нанести урон римской власти. Иисус безоговорочно отверг эти домыслы Ханана:

— Я говорил явно миру. Я учил в синагоге и в Храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего.

И это была правда. Ибо чему бы ни учил Его Ормус втайне, своё учение Иисус проповедовал явно. Всегда и везде Он был искренен. Он говорил, что следует любить Господа, и ходить под ним. Быть кроткими и милосердными. Искренними. Что в этом плохого? И разве нуждается подобное в сокрытии? Ему нечего было стыдиться.

Ханан же услышал в этих словах справедливый упрёк. Это они охотились за ним ночью, и пытались поймать в расставленные ловушки на своём тайном судилище. Они схватили его, принялись оскорблять и насмехаться, и всё это до суда, не предъявив обвинения. Это они вступили в сговор, а не Он.

— Что спрашиваешь Меня? — строго спросил тот, кто был судим ими, но неподсуден этому собранию лжецов. — Спроси слышавших, что Я говорил им, — вот, они знают, что Я говорил. — И оглядел присутствующих.

Многие, многие из окружения Ханана примеряли к себе роль соглядатаев и подслушивающих, роль доносчиков, рассказывающих о Его делах в мелочах и подробностях, в лицах! Кто-то боялся отлучения, но втайне хотел исповедовать Его учение, кто-то ненавидел Его лютой ненавистью. Вот они стояли перед Ним и молчали о Его делах теперь. Иисус сказал об этом вслух — могли ли они утерпеть?

Громкий удар по лицу сопроводил ответ Иисуса.

— Так отвечаешь ты первосвященнику? — голос ударившего был полон возмущения. Но Иисус слышал и видел своим вновь приобретенным внутренним зрением другое — страх. Ударивший его приспешник Ханана однажды рыдал на горе Курн-Хаттин. После проповеди, той, что была самой главной в жизни Иисуса. Плакал от умиления, и ещё — от презрения к самому себе, недостойному. Теперь же он боялся. Иисуса ещё не осудили, а этот уже боялся, что о былом прегрешении узнают. О его постыдной слабости узнают…

И потому спокойно отвечал ему Иисус, в груди которого билось странное, нежное и милосердное к людям сердце. Он сказал оскорбителю:

— Если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьёшь Меня?

Стало ясно, что больше ничего не добьешься от него. По крайней мере, теперь. Предъявить узника Каиафе и Синедриону, в его расширенном составе, а не так, как это было сделано сейчас, всё же следовало. Форма должна была быть соблюдена. Ханан не находил причины, по которой следовало казнить Иисуса. По крайней мере, причины официальной. Неофициальных хватало: разгром ханийотов в базарах Ханана был веской, можно сказать — главной причиной. Но её ведь не обнародуешь.

Ханан слыл человеком хитрым. Опыт говорил ему: то, что трудно сделать умному, дураку даётся легко. Он не увидит, почему то или иное действие неприемлемо и невозможно. Дурак рвётся к своей цели напролом, ему легче. А то, что Каиафа ненавидит Иисуса со всей ему присущей злобой, не приходилось сомневаться. Ему тоже испортили торговлю в лавках. Четыре знаменитые лавки под двойчатыми кедрами горы Елеонской, в которых продавались предметы, чистые по закону, приносили доход и Каиафе в том числе. Здесь даже цена голубя была по золотой монете за штуку. Да и другие торговые лавки, проникшие под притворы Храма, платили первосвященнику обязательную дань. Но Каиафа, пожалуй, поступился бы и большим, чтобы можно ему было уничтожить Иисуса. Зависть — вот что глодало душу Каиафы. Ему дано было стать первосвященником — но не милостью Божьей, а благодаря ловкости Ханана. Ханан не делал из этого секрета, заявляя на каждом шагу, что зять его туповат. Никогда, никогда не смог бы Каиафа стать голосом народа. Выйти к своему народу и сказать то, от чего даже заскорузлые, покрытые шерстью сердца растают. Увидеть, как плачут люди от сказанного тобой, а уж тем более — от тобой сделанного… Говорят, Иисус поднял мёртвого из гроба. Рассказы о чудесах Его исцелений ведутся в каждом доме, на каждой улице. Сам того не зная, Иисус посягнул на главное в деле Каиафы — на привилегию творить чудеса и получать откровения. Что же это за жрец, которому Господь не отмерил ни капли своей силы?

«Итак, — решил Ханан, — предоставим глупцу это дело. Глупость и зависть сделают то, что затруднился сделать ум». И отдал приказ вести Иисуса в дом Каиафы.