Барнаша

— Иосиф, мне не до твоих переживаний. Право, я не знаю вполне невинных людей. А этот — из числа учеников Иисуса, которого твой народ называет царём иудейским, а быть царём иудейским в стране, принадлежащей Риму, — преступление. Не прибавляй мне волнений. Я плохо понимаю ваш язык, я сбиваюсь. Все так кричат, у меня звон в ушах. Я уже ошибся в произношении, по-видимому. Как ты говоришь, и как они произносят — Бар-Абба? Я думал — Бар-Рабба. Впрочем, не всё ли равно, как зовут этого насильника и убийцу. Раз они просят его отпустить, отпустим. Хотя, по-моему, рожа у их избранника совершенно злодейская. Я видел его в беткеле[371]. Не то, что у нашего Иисуса.

Не вдумываясь в смысл сказанного, озабоченный судьбами племянника и его ученика, Иосиф пробормотал:

— Разница большая. Бар-Рабба — сын учителя. Бар-Абба — сын отца.

— Вот видишь, я же говорю — даже буква имеет значение. Ох, Иосиф, трудный у вас язык. И народ тоже нелёгкий. Да где же запропастился этот негодник!

Последнее восклицание относилось, по-видимому, к Анту. Он, словно услышав слова прокуратора, показался невдалеке от судилища, волоча с собой медный таз на вытянутых руках. В тазу плескалась вода. Таз был поставлен перед прокуратором.

Пилат медленно и торжественно поднялся с судейского места. Немолодой уже человек с выбритыми, как у всех романцев, висками. В бело-пурпурном одеянии, со строгим лицом.

— Вот, — сказал он, внимательно оглядев толпу. Пополоскал в тазу руки. Вынув, внимательно рассмотрел, чистые ли. Умыл руки, что называется.

— Вот, невиновен я в крови праведника сего. Смотрите вы.

Толпа взорвалась ликованием. Надменно произнёс среди приветственных криков толпы счастливый своей победой Каиафа:

— Кровь его на нас и на детях наших.

Пилат только кивнул головой. Самая трудная для него часть драмы, выстроенной Ормусом, закончилась. Он действительно просил собравшуюся перед его домом толпу иудейского сброда, чтобы она разрешила ему оправдать и отпустить обвиняемого. Ему отказали. Он, пользуясь чужим обычаем, снял с себя вину, умыв руки. Замечательно. Хорош представитель великой страны, господин над жизнью и смертью, посланник Тиберия. Когда-нибудь он доставит себе удовольствие убить Ормуса. «Когда-нибудь мне удастся это», — думал прокуратор, не веря самому себе.

Толпа в панике расступалась перед разбойником Бар-Абба, доставленным из беткеле по указанию Пилата. Прокуратор не хотел быть сегодня в одиночестве. Уж такой был день — всем пришлось унизиться в большей или меньшей степени. Вот и эти, из толпы, пусть чувствуют своё ничтожество, отступая в страхе перед тем, кто ещё не раз обагрит руки кровью их самих и их близких.

Прокуратор обернулся назад, нашёл глазами Анта в толпе воинов кентурии. Кивнул верному слуге головой. Ант ответил всегдашней улыбкой. Двинулся куда-то в сторону, огибая толпу, но стараясь при этом не выпустить из поля зрения высокую фигуру отпущенного на свободу разбойника. Теперь взгляд прокуратора сосредоточился на трибуне кентурии. Тот подался вперёд, готовый исполнить приказ.

— Damno capitis. Tribune, tolle in crucem hunk[372].

В эту ли минуту, в более ли поздние мгновения, когда казнь уже свершилась, прокралось в душу Ханана сожаление? Первосвященник, шутка ли, справился с самим прокуратором. Убрал ставленника последнего, своего соперника, собственными же руками Пилата. Победа несомненная, торжество явное. Почему же при мысли об этом впоследствии неясная грусть посещала его?

Он знал — повторись всё это, случись заново, поступил бы так же. Так поступают с врагом, только так. Иначе нельзя. Иначе — поражение, собственная смерть, потеря всего, что есть. Он был стар, и заслужил своё право на жизнь и власть. Жаль, что сыновья его лишены того ума и той жажды власти, что в нём самом. Жаль, что человеку по имени Иисус было дано так много. Не ему, Ханану, который мог бы использовать всё, что было дано Иисусу, с большим толком. Жаль, что не пришлось быть другом этому человеку. Их союз был бы обречён на успех. Так много сожалений из-за событий, произошедших этой весной…

Но почему прокуратор допустил всё произошедшее? Не значит ли это, что Ханан оказался глупцом? Ответа у первосвященника не было…

78. Распятие