Барнаша

Я бы пощадил Дидима. Он умен. Ум и потребность в образовании, в познании мира не так уж часто встречаются в людях, чтобы просто так, без жесткой на то необходимости, пресекать жизни ему подобных. Не лучше ли воспользоваться ими? Но судьба решила иначе. Внешнее сходство с Иисусом и ум Дидима стали причиной его гибели. Ведь воскресить Иисуса на глазах у Дидима было бы сложнее намного, чем на глазах у всех остальных вместе взятых. С остальными я справился легко и просто. Теперь, когда они поверили в воскресенье Иисуса, пусть начинают нести его ученье в народ. Пусть рассказывают о смерти, о чудесном воскресении. Пусть убеждают в божественной сущности Учителя. Словом, пусть делают все то, для чего были предназначены. До того мгновения, когда сами станут жертвами, и тем самым укрепят своей кровью, утвердят мученичеством то учение, что проповедуют.

Я послал ученикам, чуть было не разбежавшимся совсем, двух крестьян. Из тех, что следовали Учителю, не будучи приближенным к нему. Мой взгляд выхватил их в толпе тех, кто покидал Иерусалим, а окончанием праздника. О, я знал этих людей, идущих вслед за моим учеником, многих по именам, не то что по лицам! Я видел их в толпе, прислушивался к их разговорам не один год. Одного из этих двух, например, я помнил, звали Клеопа.

Они не сразу узнали Иисуса, мы позаботились о том, чтобы он выглядел теперь несколько иначе. Не стоит бегать по дорогам в прежнем обличье, узнаваемом повсюду, когда известие о твоей смерти играет с тобой в бега наперегонки. Нужно, чтобы легенда родилась и распространилась, но чрезмерное усердие опасно. Так ведь можно угодить в руки шпионов Ханана, а это ни к чему.

Когда он присоединился к этим крестьянам, они вели речь о нем, Иисусе. Они даже не взглянули на путника, что слил свои шаги с их шагами по дороге в Эммаус[380]. Вопрос, который они обсуждали, был: «Мог ли этот человек, который позволил, чтобы Его так унизили, быть Мессией?». Он спросил их, отчего они так печальны.

— Неужели ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь о происшедшем в нем в эти дни?

Странно, должно быть, слышать о своей смерти, будучи живым. А они рассказывали ему о своем разочаровании в Наставнике, который был пророк, сильный в деле и слове пред Богом и всем народом.

— Предали Его первосвященники и старейшины наши для осуждения на смерть, и распяли Его. А мы надеялись, было, что Он есть тот, Который должен избавить Израиля; но со всем тем, уже третий день ныне, как это произошло…

Я, идущий по той же дороге, в отдалении, послал Иисусу приказ. Я толкал его в спину взглядом, я напрягал волю. Настало время объявить о том, что станет теперь главным в жизни этих и тысяч других крестьян. Я знал, как трудно моему ученику, я ощущал его сопротивление. Но любовь к тем, кто мог умереть по его вине, пересилила. Не сразу, но зато так убедительно он стал отвечать, повергая крестьян в изумление, восхищение, радость!

— О, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки! Не так ли следовало пострадать Мессие и войти в славу свою?!

Иисус рванул с головы накидку, и пылающие глаза, рассыпавшиеся по плечам рыжие волосы вернули лицу узнаваемость!

Он послал этих детей земли к своим ученикам, дабы предварить встречу в Галилее. Мы видели пыль, что заклубилась под их ногами, когда они понеслись, не чуя ног под собой, в Иерусалим. Узревшие воскресение своего Мессии, могли ли они отказать Ему в просьбе рассказать об этом ученикам! Дорога в Эммаус была забыта…

Мы ушли в Галилею. Нечего и говорить, что до смерти перепуганные ученики Иисуса, веря и не веря, понеслись в Галилею тоже… Кифа, правда, на сей раз, сказал прямо, что его предназначение в жизни — ловить рыбу. И именно этим он будет заниматься теперь и навсегда. Что за упрямец, однако! Сталкиваясь с этим Кифой, я каждый раз ощущал себя Моисеем, гневающимся на жестоковыйный народ свой.

И вот, когда они рыбачили, эти нерадивые ученики, забыв о былом величии, сбежав из Иерусалима, Иисус явился им, сидящим в лодке. Мы позаботились о костре на берегу. О хлебе.

На берегу Генисарета, когда Иисус вышел к ним, Кифа бросился к Учителю из лодки. Постыдное отречение от Господа своего томило его, и он не посмел быть слишком близко. Но таращился на сотворенные мной раны в запястьях, влевом подреберье мялся, ежился… Да и остальным было несладко! Ни одного из них не было на Гольгольте, даже у подножия холма, когда распинали Иисуса. Кроме, впрочем, Иоанна, а последний мог сослаться на знакомство с семьей первосвященника, уберегшее его от преследований. Хорошо быть сыном такого отца, как Зеведей, немало рыбы наловил старик, в том числе для сильных мира сего… Бывший рядом с женщинами на Гольгольте, подставлявший им, рыдающим, свое плечо, Иоанн все же мог гордиться собой, остальные-то просто разбежались, что ни говори. Он первым узнал Иисуса, наш маленький Иоанн. И сказал Кифе: «Это Господь». Его совесть была относительно чиста, а чистая совесть не прячет глаз. Следовательно, по крайней мере, человек с чистой совестью лучше видит.