Барон Унгерн и Гражданская война на Востоке

В буддистском храме, куда зашли собеседники, гадание лам будто бы подтвердило, что земной жизни барону осталось ровно сто тридцать дней. Столь же маловероятной, как это предсказание, выглядит якобы устроенная Оссендовскому Унгерном аудиенция у Богдо-гегена, на которой барон получил свое предсмертное благословение. Попасть на такую встречу простому смертному, и тем более не буддисту, было практически невозможно. Сам Унгерн хотя бы формально принял буддизма, был удостоен от Богдо-гегена высокого княжеского титула, но и то, по признанию барона, он беседовал с Живым Буддой за почти четыре месяца пребывания в Урге всего трижды. То, что такую аудиенцию Унгерн выхлопотал для своего собеседника-журналиста, крайне сомнительно. Да и зачем барону нужна была встреча Оссендовского с Богдо-гегеном!

После этой якобы состоявшейся аудиенции, в ночь прощания Оссендовского с Унгерном, барону, «богу войны», нагадала все те же 130 дней жизни бурятка-прорицательница, приведенная Жамболоном, которого Оссендовский называет «великим князем Бурятии» и «потомком бурятских владык».

Затем барон будто бы воскликнул: «Я умру! Умру!. Но это неважно, неважно… Дело начато, и оно не погибнет… Я предвижу, как оно будет продвигаться. Потомки Чингисхана разбужены. Невозможно погасить огонь в сердцах монголов! В Азии возникнет великое государство от берегов Тихого и Индийского океанов до Волги. Мудрая религия Будды распространится на северные и западные территории. Дух победит! Появится новый вождь – сильнее и решительнее Чингисхана и Угедей-хана, умнее и милостивей султана Бабура; он будет держать власть в своих руках до того счастливого дня, когда из подземной столицы поднимется Царь Мира. Почему, ну почему в первых рядах воителей буддизма не будет меня? Почему так угодно Карме? Впрочем, значит, так надо! А России нужно прежде всего смыть с себя грех революции, очиститься кровью и смертью, а все, признавшие коммунизм, должны быть истреблены вместе с их семьями, дабы вырвать грех с корнем».

Попрощался же с Оссендовским Унгерн следующей оптимистической сентенцией: «Мне пора! Я оставляю Ургу. Прощайте навеки! Пусть я умру ужасной смертью, но прежде устрою такую бойню, какую мир еще не видел – прольется море крови».

Многое, сообщаемое Оссендовским о его беседе с Унгерном, выглядит как плод фантазии писателя, рассчитанный на неосведомленную публику. О том, что задолго до войны, Унгерн создал Орден военных буддистов в России и что вокруг него сгруппировалось 300 храбрейших русских офицеров, никто, кроме Оссендовского, не сказал ни слова. Неужели никто из трехсот не уцелел в огне Первой мировой и Гражданской войн? Да и как мог Унгерн в короткий срок познакомиться с таким количеством офицеров? За все семь лет обеих войн он близко общался со значительно меньшим числом офицеров, с несколькими десятками, а не с сотнями. К тому же ни в письмах, ни в своих показаниях на следствии и суде об Ордене военных буддистов барон не упомянул ни разу. Можно не сомневаться, что весь этот орден выдумал Оссендовский, чтобы заворожить читателей.

Столь же далеким от настоящих идей Унгерна выглядит представленный Оссендовским от его имени план распространения буддизма по всему миру и обращения в него европейцев. Все-таки Унгерн оставался приверженцем христианства, буддизм принял достаточно формально, чтобы легче было взаимодействовать с монголами, и в тех случаях, когда письменно излагал планы реставрации Срединной империи, ее границы никогда не выходили за пределы Монголии и Китая.

И уж совершенно невероятно признание Унгерна, будто бы сделанное Оссендовскому, о том, что он в Даурии, дабы обуздать сексуальные инстинкты, разрешил своим солдатам неумеренное потребление алкоголя и опиума. Такой факт наверняка достаточно быстро стал бы известен боровшимся с унгерновцами красным, и они непременно использовали бы его в своей пропаганде. Кроме того, воинство, неограниченно пьянствующее и потребляющее наркотики, сразу же стало бы неуправляемым, что не могли бы не почувствовать как красные партизаны, так и мирные забайкальские обыватели. И, наконец, известны приказы Унгерна, относящиеся к 1918–1919 годам и сурово карающие за пьянство. Так что и в данном случае мы имеем дело с чистой воды фантазией польского писателя, равно как и в случае с точным предсказанием времени гибели барона. Другое дело, что, отправляясь в опасный поход против превосходящего по силе противника, Унгерн действительно мог предчувствовать свою гибель.