Барон Унгерн

По монгольским меркам отряды Кайгородова, Казанцева, Казагранди представляли собой серьезную силу, но помимо них к северу и к северо-западу от Урги действовали мелкие группы казаков, беженцев и русских колонистов — они защищались от насилий китайских солдат и сами грабили китайских поселенцев. Самой многочисленной из этих полуразбойничьих ватаг, в лучшие времена достигавшей семидесяти человек, командовал вахмистр Шубин, в прошлом — скупщик пушнины. Никаких боевых заслуг за ним не числилось, кроме утопления двух еврейских семей. Барону он подчинился беспрекословно, поскольку получил от него оружие, серебро на расходы и чин прапорщика, о котором мечтал всю жизнь.

После боев на Улясутайском тракте Унгерн разделил дивизию на две бригады. Одну возглавил он сам, вторую — Резухин. В середине апреля он выступил из Урги на северо-запад, к русской границе, чтобы построить мост через Селенгу и провести разведку боем в долине реки Желтуры, где располагались значительные силы красных.

В начале мая Резухин с верховьев Селенги прискакал в Ван-Хурэ, и туда же на автомобиле прибыл Унгерн, чтобы вместе с ним утвердить план предстоящей операции. Тогда и состоялась его первая и последняя встреча с Казагранди — тот был приглашен участвовать в совещании. Все трое собрались в одной из госпитальных палаток, и Резухин первым высказал свои соображения. Суть их заключалась в том, чтобы свести отряды Кайгородова, Казагранди, Казанцева и Шубина в отдельную, третью бригаду, которая подчинялась бы непосредственно ему. Во главе этих объединенных сил он по западному берегу Селенги перейдет границу, дойдет до Байкала и осуществит давнюю мечту Семенова — взорвет кругобайкальские тоннели, отрезав тем самым Забайкалье от Восточной Сибири, а 5-ю армию красных — от ее штаба в Иркутске. Одновременно Унгерн со своей бригадой двинется к Троицкосавску и Кяхте, захватит их и далее будет развивать наступление на Верхнеудинск. Таким образом советские войска и части ДВР окажутся в мешке — при условии, разумеется, что Семенов, как то было обещано, оттянет на себя те силы красных, которые размещены в Чите и вдоль линии Забайкальской железной дороги.

Общая диспозиция была выработана еще в Урге, новым был лишь пункт о создании третьей бригады и присоединении ее к бригаде Резухина, но как раз он-то и вызвал возражения Казагранди. План, выдвинутый им самим, предполагал, что все мелкие отряды, включая его собственный, должны действовать порознь, чтобы дезорганизовать советский режим на возможно большем пространстве. Кайгородову отводилось то направление, на которое он единственно мог согласиться — из Кобдо на Бийск, в его родной Алтай; Казанцев пойдет в верховья Енисея и поднимет енисейских казаков, а Шубин и сам Казагранди начнут оперировать на юге Иркутской губернии с последующим выходом к тем же кругобайкальским тоннелям. В остальном план Унгерна и Резухина оставался без изменений.

Расчеты Казагранди строились на том, что после первых успехов будет «колоссальный приток» восставших крестьян и перебежчиков. Как человек, хорошо знающий обстановку по ту сторону границы, он заверил Унгерна, что переход красноармейцев на его сторону — «пустяк». Впрочем, сам барон, подобно многим в те месяцы, разделял эти иллюзии. По его собственным словам, он был убежден, что Забайкалье — «это как пороховой погреб», нужна только искра. В ходу был и другой образ: считалось, что на советской территории Азиатская дивизия притянет к себе массу повстанцев и будет расти «как снежный ком, катящийся по рыхлому зимнему полю».

В итоге Унгерн принял план Казагранди. Наутро он выехал обратно в Ургу, а бригада Резухина вскоре начала движение на север.

ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИЛИ «КНЯЗЬ ВЕЛИКИЙ»?

1

«Люди стали корыстны, наглы, лживы, утратили веру и потеряли истину, и не стало царей, а вместе с ними на стало и счастья», — писал Унгерн баргутскому князю Цэндэ-гуну в мае 1921 года. Как многие подобные места в его посланиях, сентенция ритмизована в стиле псевдосвященных текстов эпохи декаданса и напоминает проповеди Заратустры у Ницше, которого Унгерн наверняка читал. Такого рода рассуждения — не редкость в его письмах, но обычный для него пассаж завершается неожиданно: «И даже люди, ищущие смерти, не могут найти ее».

Кажется, это признание, столь не похожее на предыдущие клише, вырвалось непроизвольно — как знак глубоко личного переживания. Смысл фразы очевиден и заставляет подозревать автора в сознании обреченности своего дела, в стремлении к смерти как единственному спасению от ужаса жизни, принявшей противоестественные формы, но все принимает совсем иной вид, если вспомнить, что это скрытая цитата из «Откровения Иоанна Богослова»: «В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них» (Откр. 9:6).