Барон в юбке

Головокружение слегка утихает, и я, с трудом сфокусировав затуманенный, мутный взгляд, могу осмотреться: я стою по щиколотки в грязи в небольшой ямке, которую с журчанием наполняет небольшой ручеек, вокруг, судя по окружающим звукам, стылый осенний лес.

Темно.

Силуэты деревьев лишь слегка угадываются на фоне еще более темного неба, затянутого тучами. По мокрой спине барабанят крупные, холодные капли, срывающиеся с ветвей, они же тихо шуршат по намокшей опавшей листве, ковром укрывающей землю. Эти капли, вместе с мелким, без перерыва моросящим дождем, высасывают из организма последние остатки тепла.

Выработанный годами тренировок, а после и всяческих командировок с ‘миссией ‘Братской помощи’’ инстинкт, настойчиво начинает долбить в мозгу:

– Двигайся, или погибнешь.

Очень тихо.

С трудом сдерживая стон, на ватных, словно не своих, ногах, делаю первый шаг – в босую ногу впивается острая веточка – одергиваю ногу, и вновь, не удержав равновесие, падаю. Возясь в грязи и пытаясь подняться, еще раз успеваю удивиться отсутствию боли в исковерканных взрывом внутренностях.

Вспоминаются слова доктора:

– Так вот, батенька, привыкайте: если, однажды проснувшись, вы поймете, что у вас больше ничего не болит – оглядитесь вокруг – и, если увидите благообразного бородатого мужичка с ключами, смело идите к нему, это – Апостол Петр…

-Не сильно похоже это все на рай, доктор… Скорее, запроторили меня за все мои тяжкие в менее приятное место, чистилище, например.

– А что…- замираю от страшной догадки – и холодно, и раны не болят – вполне возможно…

…-Так вот ты какое, чистилище…

Вновь встаю, и, уже медленно, аккуратно ставя ноги, пробую идти. Тело все еще словно деревянное, но пока слушается. Добредаю до ближайшего дерева и, обхватив его руками, пытаюсь отдышаться. В ноздри проникает запах дыма. Проморгавшись, пытаюсь определить направление его источника и с трудом замечаю вдалеке красноватые отблески потухающего под дождем костра. Отпустив спасительное дерево, словно сомнамбула, вытянув руки вперед, плетусь туда.

Эти пятьдесят метров по ночному лесу вымотали меня сильнее, чем шестикилометровый марш-бросок в полной выкладке. Выхожу на широкую поляну, всю сплошь истоптанную отпечатками не то огромных копыт, не то широких лап с двумя пальцами – я их не вижу, но могу нащупать одеревеневшими от холода ступнями. В центре поляны – груда чего-то изломанного, то тут, то там валяются несколько огромных туш каких-то животных, опрокинутые телеги, вьюки, и всюду, всюду – изломанные, словно игрушки злого ребенка, втоптанные в грязь, полураздавленные человеческие трупы. Об один из таких я споткнулся, не удержал равновесие и рухнул сверху, оцарапав весь бок о железную ткань его куртки, оказавшейся, при ближайшем рассмотрении, звеньями кольчужного доспеха, в который был одет мертвец.

…Опять лежу в грязи, сил снова встать и идти уже нет, от бессилия хочется выть и грызть землю…

Это бред…

Откуда осень в середине июня? Где, черт возьми, в нашем долбанном мире, кроме кино, да совсем отсталых стран ‘третьего мира’ еще могут использовать гужевые повозки-фургоны времен освоения Дикого Запада? И, в конце концов, кто в наше время автомата Калашникова и точечных ракетных бомбардировок будет носить древние, явно послужившие не один год и не раз латанные, доспехи?

‘Толкиенутые’? Но они, как мне помнится, друг дружку не убивают… Или, уже начали ‘играть взаправду’? Может, я умер, и это все предсмертный бред?

Я снова вырубился…. В полубреду, мелькают обрывки моей прошлой жизни, на них накладываются каким-то калейдоскопом ярких вспышек обрывки чьих-то чужих воспоминаний, словно я успел уже прожить еще одну жизнь… Временами я вываливаюсь в настоящее – мое тело все еще борется за жизнь – я куда-то ползу, шарахаясь от наплывающих из тьмы и тумана, втоптанных в грязь, трупов, рву зубами ткань на одном из тюков… Снова тьма…

Прихожу в себя на рассвете. На тело наваливается волна боли: ноют изодранные колени и локти, дико болит каждая мышца моего измученного тела, словно я вчера два вагона угля разгрузил, мочевой пузырь готов лопнуть. Я нахожу в себе силы улыбнуться:

– Здравствуй, боль, здравствуй, родная, значит, я еще не помер…

Лежу на груде тюков под обширным днищем полуопрокинутого фургона, укутанный в грубый шерстяной плащ. Всю рожу сковала плотная корка засохшей грязи.

С хрустом поворачиваю голову: открывшаяся моему взгляду картина поражает своим сюрреализмом. Странные деревья, помесь вяза с дубом, окружают небольшую полянку. Вся полянка забита торчащими из тумана, словно гнилые клыки чудовища, переломанными обломками, вокруг которых валяются трупы каких-то животных – эдаких сильно раскормленных украинских волов с мордой от бегемота и громадными рогами. Кроме этого, масса потоптанных человеческих трупов и несколько тварей, похожих на втрое увеличенных вьючных волов (буду их так называть и в дальнейшем), но здорово ‘накачанных’ и явно диких, даже в мертвом виде преисполненых грозной мощи, тварей.