Баронесса Настя

Служба в авиации с морской сходна. А в море не так опасно: вода она какая ни на есть, а все-таки — твердь. На ней час — другой, а то и сутки продержаться можно. Воздух тебя не удержит, на волне качать не станет. Тут одна опора — высота и скорость. И за что только лётчики воздушную стихию любят! Гурьев, к примеру. Ему бы только цель заметить. Он тогда крикнет: «Прикрой, Володя! Я его, так и разэтак!..» И молнией ринется на вражеский самолёт. Стрелять из пулемета не торопится, патроны бережёт. Пушка у него есть — через винт бьет, её и вовсе в крайних случаях в ход пускает. Не любит Гурьев «утюжить» снарядами воздух. Если уж ударит — наверняка.

Месяц летает Гурьев с Пряхиным, второй летает, третий... Самолёты сбивают, ордена получают. Спросит командир эскадрильи старшего лейтенанта: «Как твой ведомый?» — И слышит в ответ: «А ничего. Парень надёжный». А если оплошает Владимир, то Гурьев скажет ему наедине и без зла: «Ты сегодня ушами хлопал, в другой раз гляди в оба».

Пряхин мужал быстро, страха в бою, как и Гурьев, не ведал. Уже боевые ордена на грудь получил. Но как и у всякого молодого лётчика, были у него и слабости. В другой раз забудется в воздухе, песни начинает петь. Обыкновенно в ясные дни это с ним случается. Утречком рано вылетят на свободную охоту, а небо синее-синее, и солнце над землёй встаёт, и всё вокруг тёплым золотым светом облито: и леса, и луга, и пашни. Невольно тут песня из груди вырвется:

«Дан приказ ему на запад,

Ей в другую сторону...»

И так бы оно ничего, пой себе на здоровье, да ухо держи востро, война ведь. Ты выслеживаешь в небе врага, а он тебя скрадывает. Горе тому, кто зазевался.

Случалось, Владимир ослаблял бдительность. Засмотрится на стайку розовых, подрумяненных с одного бока облаков, а сверху, точно коршун, «мессершмитт» на голову валится. И лупит из скорострельных пулеметов. Трассы пуль точно красные змеи по небу вьются.

Правда, до сих пор обходилось. Видно, в рубашке родились два боевых друга — Гурьев и Пряхин.

Чаще не их, а они первыми находили врага. «Прикрой, Володя!» — неслось по радио. И Пряхин прикрывал.

Были и такие переделки, из которых только чудом можно было выбраться живым и вернуться на аэродром.

Раз их вызвал к себе командир на рассвете. Показал на карте мост через реку, сказал:

— Через сорок минут здесь наши бомбардировщики будут. Прикройте их от вражеских истребителей.

На прощанье, пожимая руки, заметил:

— Через мост этот идёт подкрепление немцам. Наступление на нашем участке готовят.

— Есть, прикрыть бомбардировщиков!

Боевая пара в воздухе. Впереди — клин бомбардировщиков. Идут звеном: три машины треугольником, точно журавли. Заметили и они краснозвёздную пару, ведущий качнул крылом: дескать, здравствуйте, ребята, подтягивайтесь поближе.

Над целью бомбардировщики в линию перестроились, стали на боевой курс. Тут-то и вынырнули из-за облаков вражеские истребители. Пряхин первым их заметил. Закричал командиру: «Справа по курсу шесть "мессеров"!» — «Прикрой, Володя!» — крикнул Гурьев и взмыл боевым раз­воротом ввысь. Он всегда так: высотой запасется и оттуда на головную машину врага, — будь то бомбардировщик или истребитель, — коршуном кинется. И на этот раз с высоты в самую гущу «мессершмиттов» врезался, весь строй сломал. Пряхин поотстал малость, но тоже высоту набрал. Смотрит, как бьётся командир, как он с первой атаки вожака вражеского пулемётной очередью прошил. На другую машину пошёл, но фрицы опомнились, двое в хвост Гурьеву пристроились. Тут-то и пришла очередь Пряхина: по первому самолёту из пушки ударил — в мотор угодил, второму на хвост насел, бьёт из пулемётов по кабине, из неё только искры сыплются...

Растерялись фашисты, никто из них уж не думал атаковать наши бомбардировщики, об одном теперь у них забота: как бы уцелеть самим. Не до жиру, быть бы живу! А Гурьев в азарт вошёл, точно ястреб носился в вороньей стае, — вот влево за «мессершмиттом» погнался... Пряхин за другим устремился в погоню...

Бой воздушный скоротечен. Он иногда лишь секунды длится, да только секунды эти долгими кажутся.

Видел Пряхин, как два «мессершмитта» загорелись, к земле полетели, третий окутался дымом, скрылся за облаками... Кидал зоркие взгляды то на командира, то на бомбардировщики, — будто бы удалось им бомбы сбросить на цель, — но дальше ничего не видел. В тот самый момент, когда догонял вражеского истребителя, другой «мессершмитт» из облаков вынырнул, из пушки ударил. Правое крыло дрогнуло, лист железа задрался, полощется, словно лоскут на ветру. Но Володя с боевого курса не отвернул, жертвы своей не оставил, — трахнул из пушки в бок «мессершмитту», — тот увернулся, пошёл в облака.

Пряхин оглядывает пространство и не видит никого — ни своих, ни чужих. Увлёкся боем, далеко в сторону отклонился.

Посмотрел на компас — развернулся на обратный курс, полетел домой.

На аэродроме — тишина. Стоянки самолётов пустые, эскадрилья в воздухе, на задании. Вылез Пряхин из самолёта, техника спрашивает:

— Что слышно о Гурьеве?