Баронесса Вревская: Роман-альбом

Очень благодарен Вашим за память — а Прашечке за поцелуй. Но это Вы пишете: она же, если бы увидала мою седую образину, скорее пожелала бы убежать прочь, чем поцеловать её. Но она прелесть — и я её целую. И Вас... т. е, — Ваши руки также.

До свидания; будьте здоровы, бодры, не верьте слишком славянам[23], остаюсь

искренне Вам преданный

Ив. Тургенев.

50, Rue de Douai.

Paris.

Суббота, 27-го/15 янв. 77.

Что с Вами, любезнейшая Юлия Петровна? Вы упали на улице, зашиблись — и с тех пор ничего не пишете? Или, может быть, Вы оттого молчите (как это делают теперь все мои приятели), что Вам неловко говорить со мною о фиаско, претерпленном первой частью «Нови»? Вы можете быть спокойны: факт этот мне совершенно известен — и Вам не для чего о нём говорить. Не могу сказать, чтобы к этому факту я отнёсся совершенно равнодушно: но ведь горю теперь уж пособить нельзя; след., надо стараться позабыть его. Не лучшей участи ожидаю я также и для второй части. Смотрю на литературную свою карьеру как на поконченную. Но ведь и без литературы жить можно — и есть вещи в жизни, которые кусаются (особенно под старость) гораздо больнее, чем какое угодно литературное фиаско.

Пожалуйста, дайте мне о себе весточку — и успокойте меня насчёт последствий Вашего ушиба.

Ну вот, и война у нас тоже сделала фиаско. Хотя поговаривают здесь, будто бы с весной она разыграется — однако я этому не верю — и думаю, что мы так и останемся с оплеухой, данной нам Турцией? — и только тем будем утешаться, что не мы одни её получили.

Поездка моя поневоле несколько отсрочена; мне хочется дать испариться скверному впечатлению «Нови» — что, впрочем, долго затянуться не может; в половине или в конце марта я приеду в Петербург — и так как Вы на войну не пойдёте, то надеюсь Вас застать.

Здоровье моё порядочно — и вообще всё идёт потихоньку. Женщины вообще любят успех, а к неуспеху относятся строго; но я полагаю, что Вы всё-таки позволите поцеловать Вашу руку освистанному автору.

Ив. Тургенев.

P.S. Хлестаков-Черняев был здесь (кажется, теперь он уехал) — и не преминул наделать множество дрянных пошлостей, от которых приходилось краснеть.

P.P.S. Нет, Черняев не уехал. Ему «Русская колония» даже обед даёт в понедельник. Меня, разумеется, там не будет.

50, Rue de Douai.

Paris.

Вторник, 30-го/18-го янв. 77.

Милая Юлия Петровна!

Я только что отправил к Вам письмо, в котором печалился о Вашем молчании — как получил Ваше от 24-го/ 12-го. Вы в нём находитесь ещё в самообольщении насчёт судьбы моего романа; но я знаю, что он провалился, и мне остаётся только благодарить Вас за дружеское участие. Не стану больше говорить об этом — не стоит. Отзвонил — и с колокольни долой.

Я бы сам охотно написал Некрасову: перед смертью всё сглаживается, да и кто из нас прав — кто виноват? «Нет виноватых», говорит Лир... да нет и правых. Но я боюсь произвести на него тяжёлое впечатление: не будет ли ему моё письмо казаться каким-то предсмертным вестником? Я знаю про себя, что, если бы я находился в положении Некрасова, — получить такое письмо, при такой обстановке — было бы равнозначаще для меня с «Lascia ogni speranza» или «Frere, il faut mourir». Мне кажется, я не имею права идти на такой риск. Объясните это Топорову. Надеюсь, Вы уверены, что никакой другой причины моему молчанию нет — и быть не может.

Очень Вам благодарен за сообщённые сведения. Они дают довольно верное понятие о теперешней петербургской жизни.

Стало быть, войны не будет — и Вы останетесь в Петербурге. Очень бы хотелось Вас застать там. Я начинаю несколько колебаться насчёт поездки... Мне почему-то кажется, что я в России не найду ничего, кроме неприятностей. Однако я эту мысль всё ещё не покидаю.

Итак — славянский пыл испарился? Это меня не удивляет, потому что он всегда держался на одной поверхности, в так называемых высших слоях общества; но что религиозный жар остыл — это для меня менее понятно — так как можно было предполагать, что народ был им охвачен. Изо всего этого вывод один: сверху донизу мы не умеем ничего крепко желать — и нет на свете правительства, которому было бы легче руководить своей страной. Прикажут — на стену полезем; скомандуют: отставь! — мы с полстены опять долой на землю.

И всё то благо, то добро.

Но только немножко досадно, когда бывает, что седые волосы нажил, а уму-разуму не научился и ошибаешься, как школьник.

Засим прощайте, милая моя... Надеюсь, что Ваш ушиб давным-давно прошёл, не оставив никакого следа, кланяюсь всем Вашим, крепко жму Вашу руку и остаюсь искренне Вам преданный

Ив. Тургенев.

50, Rue de Douai.

Paris.

Середа, 7-го февр./26-го янв. 77.

Милая Юлия Петровна. Спасибо Вам за Ваше доброе письмо. Я всегда чувствовал, что Вы искренне ко мне расположены и принимаете во мне участие. О «Нови» говорить с Вами я не буду — потому что этот вопрос для меня решён окончательно.