– Тебя послушать, так можно ноги протянуть прямо сегодня и все. Сидеть дома, обложившись пивом и уставившись в телевизор. Ты пойми, – при этих словах Лобански привстал, лицо его вновь просветлело, – это выгорит! Ну, хоть послушай просто. Ты пей, пей, – он пододвинул ко мне бокал с пивом, сделав жест бармэну "повтори", – а я буду говорить. Ну что тебе стоит?! – почти умолял Лобански и я не выдержал.
– Говори, давай, только побыстрее и по домам.
– Так вот. Местная администрация продает за бесценок участок земли в соседнем городке Белфусте. Город не больше нашего, как близнец: люди, равнодушный шериф, бары. На территории этого участка есть озеро Кастерблу, дикий лес вокруг, – Лобански многозначительно посмотрел на меня.
– Ну и что?
– Как что? Ты собираешься жить вечно со своим сокровищем? Может, ты концы отдашь через пару месяцев, а в жизни ничего не добился! У меня вот какие мысли по поводу этой земли: отстроим там базу отдыха, домики с удобствами. Семьи будут туда приезжать. Разведем рыбу в озере, рыбаки с большой радостью будут нам платить за удовольствие половить прекрасную форель!
– Ага, стерлядь! О! Боже! Ты с ума сошел? Как у тебя все просто получается! Да кто ж тебе такую золотую жилу отдаст за бесценок!?
– Ты мне не веришь? Вот, посмотри, – Лобански достал из-за пазухи пачку помятых бумаг, – здесь все.
– Нет, я даже не хочу в это ввязываться… я не готов. Не так все радужно, – я оттолкнул руку Кифера с бумагами.
– Дружище, забери бумаги, ознакомься, – улыбка с его лица опять слезла, – возьми домой… ну не понравится, положи их в туалет и примени по назначению. Ну чего тебе стоит прочитать, или ты разучился?
В этот момент раздался шум падающей мебели и разбившейся посуды вперемешку с бранью посетителей бара. В углу забегаловки завязалась потасовка: два забулдыги вцепились друг другу за грудки и, брызгая слюной, изрыгали словесную брань самого последнего содержания. Мы с Лобански несколько секунд равнодушно смотрели в направлении драки. Подобные ситуации возникали здесь нередко. Мы отвернулись, поняв, что до нас не долетят ни стулья, ни посуда, ни мужики. Я раздражительно посмотрел на друга, выхватил бумажки и встал.
– Они будут лежать в туалете, запомни! Я пошел, – и я нервно потряс пальцем перед его носом.
– Мааайки, дружище, ты просто, ты просто… дружище. Спасибо, – в этот момент Лобански готов был биться об пол лбом в бесконечных поклонах, но удержался.
Я ничего не сказал и вышел вон из "Ямы". Меня так и подмывало выкинуть бумаги прямо в мусорный бак возле бара. Я секунду поколебался, смял их и… сунул в карман. Черт с ним, с Лобански, посмотрю, что там за лес с лужей. И ноги понесли меня уже даже бессознательно в направлении моей холостяцкой берлоги, а голова наполнилась неприятными воспоминаниями о прошлом, которые разбудил Кифер.
Когда мне было двадцать лет (кстати сказать, я был поздним долгожданным ребенком), отец заболел – рак печени. У человека, который никогда не увлекался алкоголем и ел простую пищу, и даже не курил. Мда, судьба – шутница. Сгорел он очень быстро – за год. Я учился в это время и не мог быть постоянно у его постели, и матери было очень тяжело. У нас был скромный одноэтажный дом в Зоммервилле, у нас была заурядная зоммервилльская семья, у меня было обыкновенное детство. Мой папа оставался нереализованным мечтателем всю свою жизнь. Много читал литературу, в основном фантастическую, работал, угадайте, кем? Да, инженером. Правда, на водонасосной станции. Поэтому и выбора у меня не было, на кого учиться. Я всегда предпочитал, чтобы за меня все решали. Этакая душевная лень. Папа мечтал, чтобы я стал инженером, только вот в какой-нибудь крупной новаторской строительной компании. Что ж раз так хочет папа… Его мечта стала автоматически моей. После смерти отца я доучился и … сменил его на водонасосной станции, поскольку никому не нужны новоиспеченные неопытные инженеры в серьезных проектах. Так я очень быстро понял, что мечты всегда остаются мечтами. Отец любил мою мать, и болезнь была для него шоком, потому как ему казалось, что все еще впереди, и все мечты обязательно сбудутся. Умер он осенью во сне. Мама очень сильно горевала и не продержалась долго. Через пять лет ушла и она.