Барселона: история города

Барселона — целых три города, очень разных, и самый новый включает в себя тот, что старше, а внутри него — самый старый. По периметру, обозначенному лентами автострад, располагаются индустриальные пригороды, выросшие после 1945 года, при диктатуре Франко. Это продукты безудержного, непланомерного роста 1950-х и 1960-х годов. На юг они тянутся к реке Льобрегат, а на север — к реке Бесос. Это фабрики и полигоны, а также жилые массивы для сотен тысяч рабочих-мигрантов, наводнивших Барселону и значительно изменивших ее социальный облик. Внутри — относящаяся к XIX веку сетка Эйшампле (Расширения), занимающая прибрежные области, где склоны гор спускаются к Средиземному морю. Это Новый город, ковер с часто повторяющимся узором из площадей и скошенных углов, пересеченный длинными улицами. Все это было начерчено на бумаге в 1859 году и в основном воплощено к 1910 году. Там, куда вторгается залив, регулярность планировки нарушается, все приходит в смятение, город становится скоплением беспорядочно толпящихся построек, среди которых возвышаются более старые на вид здания: башни, готические шпили. Это старый город, Барри Готик, Готический квартал. Справа от него — гора Монтжуик (Монжуик). За горой — ровная гладь Средиземного моря, голубая, шелковая, сверкающая. Море, удаленный от него хребет, равнина, горы — вот из каких элементов состоит этот город.

Я влюбился в Барселону, если не ошибаюсь, весной 1966 года. В то время я знал очень мало испанских слов, не говоря уже о каталанских, а причина моего приезда в этот город была весьма опосредованной — я сдвинулся на Джордже Оруэлле и хотел увидеть место, перед которым он благоговел, — единственный европейский город, тронувший этого островного жителя, этого англичанина настолько, что он писал о нем с истинной сердечной привязанностью. И еще у меня был друг-каталонец, которого я встретил в Лондоне. Отношения с ним стали для меня ключом к этому городу. Это один из последних барселонских денди, скульптор Хавьер Корберо, миниатюрный и жилистый, с тонким, как нож, цыганским носом, кудахчущим смехом, острым юмором и способностью вырезать из мрамора прихотливые раковины, крылышки и полумесяцы. Страстным желанием Корберо, разделяемым другими молодыми каталонцами, писателями, экономистами, врачами, архитекторами, начинающими политиками, было помочь Барселоне вернуть себе хотя бы часть былого блеска, каким она обладала за полстолетия до их рождения, в 1880-х годах, и о котором в 1966 году не помнил никто, кроме самих каталонцев.

Но это не останавливало Корберо и его друзей. Мой приятель жил на скромной masia, то есть ферме, сохраненной вместе с остальным деревенским пейзажем, к югу от города, в Esplugues de Llobregat. «Esplugues» — значит «пещеры», и действительно, место кажется изрытым катакомбами еще римских времен. Корберо, помнится, хранил в этих подземельях тысячи бутылок великолепного вина. Их не складывали аккуратно, а просто наваливали друг на друга, и поблекшие от сырости наклейки были изгрызены крысами. В этом лабиринте терялось всякое ощущение времени и пространства. Да еще гости-полиглоты, которых всегда было полно в доме. Но каждое утро, подобно сбитой с толку летучей мыши, я вылезал на залитый бело-золотым светом берег и направлялся в сторону города — изучать, если только можно употребить это слово, работы Гауди и его окружения, копаться в ящиках с брошюрами, карточками и старыми фотографиями в темных и тесных книжных лавочках Готического квартала, а потом, часа в три пополудни, обедать.

В период своего обращения в барселонскую веру я частенько ел в рыбных ресторанчиках. Они, подобно деревянным пальцам, тянулись на пляж в Барселонету — треугольник из многоквартирных домов, занимающий северную оконечность порта, созданный одним инженером в XVIII веке, чтобы поселить рыбаков и рабочих, которые остались без крыши над головой после завоевания Барселоны Бурбонами в 1714 году. Этих ресторанчиков больше нет, они стерты с лица земли правительством социалистов, затеявшим переустройство морского берега. А тогда они были весьма популярны и дешевы. Лучший из них назывался «El Salmonete», но все они выглядели примерно одинаково. Сначала ты проходил мимо открытой кухни с дымящимся грилем, на котором в тазах с кипящим маслом булькали морепродукты, а также мимо гигантской выставки ингредиентов блюд — круглых подносов с cigalas[3], скорчившимися на льду; мимо гор красных креветок, сеток с зубаткой, морским волком, кальмарами, мелкой камбалой, сардинами, морским чертом с жабьей головой; мимо садков с живыми омарами (Palinurus vulgaris, названных так по имени утонувшего афинского кормчего Палинура). Разумеется, ты старался сесть поближе к дверям и, следовательно, к морю. Потом начиналось общение с каталонским меню.