Барселонская галерея

Тане понадобилось несколько минут, чтобы опомниться и сообразить, как она выглядит и во что одета. Вспыхнув до корней волос, девушка забормотала какие-то извинения и спешно ретировалась в свою комнату. Как назло, фен остался в Москве, нужной косметики под рукой тоже не оказалось, да и дачные варианты одежды совершенно не годились для того, чтобы предстать в них перед таким мужчиной. И пока взволнованная Таня пыталась хоть как-то привести себя в порядок, гость уже ушел. Впрочем, это было даже и к лучшему. Она все равно не знала, как с ним себя вести…

Неделю они с мамой только и говорили, что о Георгии Борисовиче. Конечно, Таня постаралась скрыть, что влюбилась в соседа — знать это Элеоноре Виссарионовне было вовсе не обязательно. Но мама сама с удовольствием заводила разговоры о нем. Сразу же после ухода гостя она сообщила, зачем он приходил — оказывается, Георгий Борисович хотел бы купить у них участок, чтобы расширить собственные владения.

Если бы Танино слово имело хоть какое-то значение, она согласилась бы, не раздумывая. Не то что продала, но отдала бы даром, подарила бы дачу — только чтобы сделать приятное Ему. Но решение принимала Элеонора Виссарионовна, и она сказала твердое «нет». Со временем Таня поняла, что мама оказалась права, и была ей за это очень благодарна. Действительно, ну продали бы они участок — и она лишилась бы возможности видеть Георгия Борисовича, Георга, как Таня стала называть его про себя. А так они продолжали общаться. Сосед заглянул к ним еще несколько раз и, когда узнал о профессии Тани, сам предложил ей работу в своем оркестре, где как раз не хватало одной скрипачки. Поразительно, он оказался дирижером в Музыкальном театре имени Станиславского!

Таня была почти уверена, что из этой затеи ничего не получится, — очень уж все выглядело здорово и соблазнительно. Однако ей, чуть ли не впервые в жизни, повезло. Таню Матюшину приняли в оркестр театра. И теперь она стала не просто соседкой Георга по даче, она работала вместе с ним и некоторое время даже гордо звалась «протеже Вербовского».

В театре ей нравилось абсолютно все: запахи и звуки, спектакли и репетиции, будни и праздники. Там были особенные люди, особенные разговоры и отношения. И совершенно особый мир.

На работу она надевала длинное вечернее платье — так положено, хоть музыканты в оркестровой яме и не видны зрителю. Платья шились на заказ, это было не дешево, а оклад второй скрипки в театральном оркестре оказался не намного выше зарплаты учительницы музыкальной школы, но Таня готова была на любые жертвы, лишь бы достойно выглядеть перед Ним.

Видеть Георга, пусть и изредка (заслуженный дирижер принимал участие не во всех спектаклях, кроме него, в штате было еще двое, помоложе и не столь именитых), было наивысшем счастьем для нее. Аплодисменты, которыми публика встречала появление Вербовского, она воспринимала так, точно они были обращены к ней. Георгия Борисовича любили все и зрители, и артисты, и музыканты. Особенно женщины.

Работая в театре, Таня многое узнала о своем кумире. Например, что он свободен, жена давно умерла, а сын уже взрослый — это вселяло надежду. Сына Георга Таня ни разу не видела: в театр он не приходил, а в Раздоры если и приезжал, то ни разу соседям не показался. Поговаривали, что он бизнесмен и вроде бы даже красавец… Тане, конечно, было бы любопытно на него взглянуть, но такая возможность никак не предоставлялась. А еще говорили, что, такой же донжуан, как и Вербовский — старший. И неизвестно, как насчет сына, а про отца это, увы, было правдой. Последнее огорчало Таню, хотя… Разумеется, она хотела бы длительных отношений с Георгом, замужества и вечного счастья. Но она так его любила, что согласилась бы даже на короткий роман… Если б он только этого захотел. Увы, Георгий Борисович почему-то не хотел включить соседку в список своих симпатий. На работе отделывался дежурной фразой в духе: «Танечка, вы сегодня очаровательны», на даче иногда заглядывал в гости по-соседски, пил чай с печеньем, часик беседовал с ней и мамой о том о сем и исчезал. И Тане оставалось только устроиться на скамейке под яблоней и, поглядывая на разделяющий их высокий глухой забор, мечтать, что когда-нибудь Он обратит на нее внимание, надо только подождать.