Барышня ищет разгадки (СИ)

— Ну я думал — пускай выйдут, дадут нам сбежать, а потом я их того, назад. Братья ж против толпы колдунов никто, даже если с дедовыми артефактами! Я им сказал, что в крепости колдун завёлся, и неча на него нарываться, но я ж меньшой и не знаю ничего. А они дурные, но братья же, родная же кровь, куда я без них! Я ж не знал, что меня скрутят и назад не пустят! Ты ж и скрутил!

— Что ж мне оставалось делать? На меня прёт нежить, у меня тут рядом люди, и если бы не своевременная подмога — там бы все и остались. Потому говори всё, как есть. Кто таков, откуда, кто тебя учил и чему, и почему так плохо выучил.

— Чего плохо-то? Хорошо! В тайге жить в сам-раз!

— Вот сидел бы ты в тайге, носа не высовывал наружу, пакостей не творил, так мог бы до скончания века там жить и ни с кем из нас не встретиться. А теперь уже — извиняй, обратной дороги нет, назад вернуться не выйдет, — качал головой Болотников. — Рассказывай всё, от начала до самого вот этого момента.

Некромант Савелий снова вздохнул.

— Откуда родом? — строго спросил Пантелеев.

— Верхоленские мы, — пожал плечами Савелий. — От села по тайге день пути с додатком.

Куницын переглянулся с Соколовским-старшим, Болотников понимающе усмехнулся, Миша тоже. Я не была в тех краях ни дома, ни здесь, но как я понимаю, глушь изрядная. И захочешь — не найдёшь, если местные не помогут, какая там перепись!

— И чем живут в таких местах? — поинтересовался Болотников.

— Что тайга даст, тем и живут, — ответил Савелий. — Охота, рыбалка, грибы, ягоды. Дед колдун, бабка тоже чутка умела, но дед — убить, и ему дела не было, косолапый это, солдат с ружьём или кто дохлый поднялся по весне, всем доставалось. А бабка наоборот — над раной пошептать, чтоб кровушку унять, отогреть, если зима и замёрз до синевы, пошептать на ветер, солнце и дождь. Сын у них выжил один, батька наш, остальных господь младенцами прибрал, и батька-то никаким колдуном и не был. Ничего не мог — ни про живых, ни про мёртвых, ни как дед, ни как бабка. И мамка такая же была, батька её из села привёз. Ерёма родился обычный, Лука обычный, а я вот такой, и мамка, сказывали, долго мной разродиться не могла, хоть ей бабка и помогала, а как смогла, то на меня разок всего взглянула, да и отошла. Батька после того тоже недолго протянул, жизнь ему без неё была не мила, ушёл на охоту и не вернулся, то есть вернул его дед, неживого уже, подле мамки на пригорке и закопали. А мне дед крест нательный заговорил, сказал — не снимать никогда, потому как беда случится. Вот она и случилась, надо было деда слушать.

— А что с дедом сталось? — спросил Иван Алексеевич.

— Да что со всеми, то и с ним. Уж год, как нет его, а бабка и того раньше ушла, — вздохнул парень. — Тогда Ерёма и заладил — надо жить ближе к людям, деньги добывать. Вот и двинули из дома. А что, деньги-то просто так не дают. Это у себя мы могли зайцами да косулями пробиваться, грибами да ягодами, ещё шкуры в село возили да продавали, мал-мала деньги и водились, да много ли среди тайги надо? А среди людей надо ох, как много, но все мы ж не просто так, и следы читаем, и белку в глаз бьём, как положено, и на косолапого выходить случалось. Я-то ладно, я колдун, могу его взглядом одним одолеть, а братья и с рогатиной умеют, и с ружьём. Меня дед тоже выучил, но взглядом-то проще. Такие люди нужны. Мы молчали о том, что я колдун, дед болтать лишку не велел, сказал — житья не дадут. И верно, лучше было сидеть и носа не казать, а ещё лучше и вовсе в тайге остаться.

— И что же, чем промышляли? — продолжал допрос Болотников.

— Нанимались в охрану, обозы сторожить. Охотились, стреляли волков по прошлой зиме, а ближе к весне шальной косолапый из лесу вышел, так и его пришлось уработать, большой был, зараза, втроём едва с ним сладили, и то мне пришлось чутка поколдовать. Так и жили.

— А в революцию-то зачем подались? — сощурился Болотников.