Барышня ищет разгадки (СИ)

Надежда поскреблась, как по зову, и я тут же организовала её подать еды мне и почтенному мастеру. Она мигом принесла поднос со всякой снедью, а после ещё и чайник, и наладилась было сбежать, но я не позволила.

— А теперь сядь и расскажи, что за чертовщина у вас в Тельме случилась и почему Лукерья на людей бросается. А на некромантов — особенно.

— Дед у ей был некромант, — сообщила Надежда. — У мамки моей, стало быть, тоже. Он помер — они ещё не родились. Так, байки слушали, как он по зиме ночью улицы деревенские обходил да смотрел, нет ли кого неживого. А если встречал — то бил палкой в лоб, и те кончались прямо на месте. А дочка евонная, бабка моя, была наша деревенская колдовка. Не по упокойничкам, а просто обычная. Как прабабка, то есть ейная мать. Но мамке моей не дано, она не может ни отвар заговорить, ни кровушку остановить, ни огонь в печи разжечь, а тёть Лушка может. И я могу, а сёстры мои — ни-ни. И тёть Лушка меня помалу учила, как я подросла, что делать да как. А у нас там в деревне хоть и фабрика большая, суконная, да стоит же, не работает, как хозяева вовсе разорились, так и стоит, а вот заводик стекольный при той фабрике работал, и тятька мой там работал, и дядька Спиридон, тёть Лушкин муж. Она ж первая красавица на деревне-то у нас была, тёть Лушка, вот он её и засватал, и жили, только деток им господь не дал. А дядька Спиридон тоже был собой хорош да нравом весел, только вот выпивал крепко, и тятька мой ему завсегда в рожу втыкал — ты, мол, меру-то знай, так говорил. А дядька только усмехался. Но повадился он тёть Лушку поколачивать — чего, мол, пустоцвет мне достался, это всё, наверное, от колдовства твоего. И говорил ей, чтоб не смела ни людям колдовать, ни меня учить. А как в деревне без колдовки? Кто целебные травы даст, кто выбитое плечо вправит, кто на погоду хорошую наворожит, кто роженице поможет? Вот так-то. Она и говорила — не могу перестать, то моё. Моё дело и мой крест. Ну и жили бы помалу, да он крепко гулять начал, дядька-то, всех доступных деревенских перебрал. Ох, они и ссорились-то, крик на всю улицу стоял. Он ей — молчи, дура, пустоцвет, а она ему — дождёшься, кобель, так прижучу тебя, что забудешь, как зовут. И он верил, она так могла. Случалось, что пугала мужиков крепко, и они потом баб своих уже не били, с почтением смотрели. Да наверное, и прижучила бы, но появилась в деревне та Марийка.

— Приехала что ль? — спросил Варфоломей, живо всё это слушавший.

— По железке приехала, ага. Вроде какую-то родню искала, да не было у нас никакой ейной родни. Остановилась в доме у Дарьи, вдовы Володьки Мокроусова, у ней дети в город подались на заработки, её с собой звали, да она не пошла, сказала — тут родилась, тут и помирать буду. И пустила ту Марийку на постой. И Марийка по деревне-то шныряла, вроде как про ту родню расспрашивала, мол, брат ейный с женой уехали в наши края, землю им тут по реформе обещали, они и поехали. А где расспрашивать вернее всего? В кабаке, ясное дело, особенно — как жалованье выдадут на заводе-то. Вот туда и шастала, и там с мужиками вела беседы. Но никто ни брата того, ни супружницы ейной, ни деток их малых у нас в глаза не видел, так и говорили. И все на тёть Лушку показывали — мол, её спроси, она верно скажет, были такие или нет. Но тёть Лушку та Марийка десятой дорогой обходила. А вот муженька её привечала, а собой она была хороша — тоненькая, лёгкая, одевалась, как городская, вот вроде вас, красивая, в общем, у нас таких не было. Дядька Спиридон и повёлся. И совсем разум потерял — и ночевал у Марийки в Дарьином доме, и даже на завод утром оттуда шёл, домой вообще не заглядывал. Тёть Лушка плюнула и сказала — пускай там и остаётся, домой больше не пущу.

И кто знает, что бы вышло, но пропал одним днём сынок у Дарьиной соседки Анны — славный парень Тимоха, тоже на заводе первый год работал. А на смену не пришёл, потом ещё на одну, забеспокоились. А потом и Спиридон не пришёл тоже, мастер послал других мужиков к тёть Лушке разузнать, что да как, но та только плюнула и сказала, что уже неделю его не видела, и видеть не желает. Ну да все знали, что меж ними давно уже кошка пробежала, так и ушли от неё. А когда ещё один мужик пропал, тоже Спиридонов приятель, уже сильно забеспокоились да искать начали. И вроде кто-то видел, как тот Данила к Дарье в дом заходил, а потом нашлись свидетели, что и Тимоху где-то там рядом углядели. Сказали старосте, он велел искать получше. Сказали жандармам на станции, но те только плечами пожали — ваше, мол дело, вы и разбирайтесь. Пошли к заводскому управляющему, и тот уже всполошился, потому что работники-то ему нужны, куда деваться.

Управляющий как раз и старосту приложил хорошенько, чтоб тоже искал, и в город дал знать, оттуда сыщик приехал. И вот тот сыщик как раз и связал концы с концами, что вокруг Дарьного-то дома все пропажи наши тёрлись. Самой Дарьи, к слову, и дома-то не было, она у сыновей в городе гостила. Сунулся сыщик в тот дом, когда Марийки не было, шастала где-то, а там в подполе — лежат, все трое, и холодные уже.