Барышня из Такны

Xоакин. О моя милая, какие у тебя сильные и нежные руки. Погладь меня вот здесь, виски. Все утро я не слезал с седла и ужасно разгорячился. Освежи меня немножко. Вот так. Словно погрузил лицо в охапку свежих цветов.

Белисарио. О дядюшка, ты-то уж не заблуждался на мой счет.

Сесар. Перестаньте, перестаньте, не начинайте все сначала. Каждый день мы ссоримся из-за одного и того же. Надо все обсудить спокойно и здраво. Что-нибудь придумаем.

Амелия. Все уже придумано, Сесар. Раньше я возражала, а теперь готова согласиться.

Сесар. Понятно. Так-то лучше. (Смотрит на Мамочку.) Она уже одной ногой в могиле и перемены даже не заметит. Ты станешь больше времени уделять старикам, а им будет просторней. Да и Мамочке там будет лучше.

Хоакин осыпает страстными поцелуями руки Мамочки.

Xоакин. Но есть у тебя кое-что получше твоих рук, Карлота!

Мамочка (боязливо). Да? Что же тебе нравится в этой женщине больше всего?

Агустин. Что ж, превосходно! Отдадим Мамочку в приют для престарелых — и кончено дело! Конечно, это ведь проще всего! Но вы, наверно, думаете о частном пансионате «Сан-Исидро», где жила тетушка Августа? Не так ли? Да, там райское житье! Там все сияет чистотой, там сиделки опекают стариков, бдят над ними ночью и выводят в садик погулять. Там, кажется, и кино раз в неделю? А знаете ли вы, сколько вся эта благодать стоит?

Xоакин. Что? Шея. Дай-ка ее поцелую, вдохну аромат твоей кожи. Вот так. Теперь я хочу поцеловать тебя в ушко, пролезть кончиком языка в это теплое гнездышко и легонько укусить эту розовую мочку… Вот за это я тебя и люблю. Ты умеешь дарить мне наслаждение. Не то что эта кукла Эльвира, у которой в жилах не кровь, а розовая водица! Она считает, что любить — это значит вздыхать над слюнявыми стишками!

Агустин. Но в «Сан-Исидро» Мамочка не поедет! Дорога ей лежит в бесплатную муниципальную богадельню! Вы там, разумеется, никогда не бывали? Не бывали. А вот я дал себе труд посмотреть, что там творится. Я увидел, как там живут в грязи и в скученности полуголые старики, как их заживо жрут блохи. А спят на полу, на вонючих тюфяках. А помещается это заведение в Санто-Кристо, рядышком с кладбищем, так что единственное развлечение этих несчастных — наблюдать за похоронами! Так вы туда намереваетесь сплавить Мамочку?

Мамочка (чуть не плача). Нас ведь еще не обвенчали, Хоакин! Ты обязан относиться ко мне с должным уважением! Ведь все это роняет меня в твоих глазах! Ведь я все делала для того, чтобы тебе не пришлось стыдиться своей жены.

Сесар. А здесь она хорошо, по-твоему, живет? Ну-ка, принюхайся, Агуст! Не ты ли говорил, что стакана молока не можешь здесь выпить — сразу начинает мутить?! Я предлагаю богадельню не потому, что очерствел сердцем, а чтобы умерить твои же расходы. Я люблю Мамочку не меньше, чем ты.

Мамочка. И что же плохого в стихах? Время тогда было такое: все обожали стихи, зачитывались ими — и мужчины, и дамы. И неправда, что у Федерико Баррето — слюнявые стишки. Он — великий поэт! Когда он написал мне это четверостишие на веере, все барышни из Такны умерли от зависти.

Амелия. А я, ты полагаешь, вовсе уж бесчувственная? Я ее кормлю, пою, укладываю и поднимаю, вожусь с нею целый божий день… Это ты в расчет не принимаешь? Но ты, ты… прав. Мы не можем отправить ее в богадельню. Да и мама никогда не позволит.

Xоакин. Ах, какой парой мы бы с тобой были, Карлота! До слез обидно, что ты замужем… И что же я получу взамен? Этого ангелочка, эту ледышечку? Да разве сумеет она понять, какая огнедышащая лава кипит в моей груди? (Говорит на ухо Мамочке.) Сказать тебе, как я поступлю с Эльвирой, когда она станет моей женой? Сказать?

Мамочка (затыкая уши). Нет! Нет! Я не желаю слушать! Замолчи!

Сесар. Ладно. Считайте, что я ничего не говорил. Забудем про богадельню. Попробую помочь, придумать что-нибудь, а по вашей милости скоро буду чувствовать себя законченным негодяем.

Xоакин. Я сам раздену ее. Я сниму с нее покрывало, платье, нижние юбки и корсаж. Стяну чулки и туфли. И все это медленно, глядя, как она краснеет, теряет от смущения дар речи, не знает, что делать, куда глядеть. Девочка, потерявшая голову от страха и стыда, — это восхитительно.

Агустин. Да спустись же на землю, Сесар. Безумными прожектами делу не поможешь. Чем фантазировать, лучше бы давал на пятьдесят фунтов больше. Вот это была бы помощь.

Белисарио за своим столом зевает, движения его замедляются. Чувствуется, что работа наскучила ему.