Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа

Второго марта после пробуждения солдаты отказались спускаться в кубрик – сил уже не было. Они валялись на палубе под тентом, бледные, как призраки – кожа да кости, заросшие клочковатой растительностью. Ахмет собрался с силами. Минут пятнадцать ушло на то, чтобы спуститься в кубрик и раскочегарить печку. Он фыркал. Надо же, какие неженки, без официантов уже не могут!.. Сержант тупо смотрел, как разгорается огонь. В голове его мелькали образы, связанные с этими пляшущими оранжевыми человечками…

Спустя какое-то время он очнулся на полу, насквозь пропотевший – хорошо, что не сгорел, – и поздравил себя с еще одним голодным обмороком. Первый случился пару дней назад, но товарищи остались в неведении. Ахмет жарил кирзу, борясь с галлюцинациями. Перед глазами плескалась речушка. Вода, кристально прозрачная, журчащая как лопочущий младенец, петляла по кривым излучинам. Он ясно видел мочала травы, свисающие с обрыва, чувствовал запах клевера, слышал собственными ушами, как мычат коровы, спускаясь к водопою. Потом над стадом что-то пролетело, видимо, баллистическая ракета, пущенная советским правительством ради мира на земле в назидание проклятому империализму. Сержант поднялся, облокотился о стол, бил себя по ушам, вытрясая из головы реальные видения. Он собрал в миску жареную кирзу, налил в котелок две кружки воды – кружка при этом с неприятным звуком чиркнула о дно бака – и побрел по ступеням, упрашивая свои ноги не подкоситься.

Товарищи тоже переживали галлюцинации – слуховые, зрительные. Во всяком случае, с их органами чувств что-то происходило. Они слышали то, что не должны были, видели то, чего не было. Серега долго не мог взять в толк, что за дрянь сует ему Ахмет и почему он должен тащить ее в рот. Парень сидел на коленях, смотрел на товарища незрячим оком и нес какую-то ахинею, проглатывая слова. Мол, прости, дружище, я знаю, что ты свой, физиономия знакомая и надоевшая. Но, хоть тресни, не могу вспомнить, как тебя зовут. И этих, что рядом валяются, – тоже не помню… Глоток воды освежил его память, порция кирзы вернула рассудок, но с Серегой что-то происходило. Он почти не разговаривал, таращился в небо. Временами его заросшие уста кривила ухмылка. Бывало, все менялось – солдат начинал ворочаться, рычал в подушку, грозился переколошматить об асфальт всех врагов.

Вовка Федорчук разговаривал сам с собой. Сначала как-то робко, словно стеснялся, потом уже в открытую. Он шепотом общался с женой, обсуждая планы по строительству бани на приусадебном участке, костерил отца за то, что тот слишком много палит свой вонючий самосад. Уж если есть такая привычка, то мог бы курить что-нибудь доброе. Иногда Вовка заговаривался, слова сливались в невнятную абракадабру.

Филипп Полонский с ума не сходил. Крепким оказался интеллигент, хотя и не отличался мускулистым сложением. Но лишних движений не делал – ел, когда просили, пил, когда предлагали.

– Стыдно говорить, – признался он шепотом Ахмету, – но в прошлом обмороке я посетил райские сады. Там действительно так хорошо, тепло и комфортно, как говорят об этом несознательные верующие. Приятное общество, все в белых одеждах, прямо как в Рио-де-Жанейро, улыбаются, с жильем никаких проблем. Деревья там забавные, цветов много. Я, в принципе, атеист, в бога не верую, хотя и допускаю, что над человечеством довлеет высшая неизученная сила с большими возможностями, изучить которую ученые пока не могут. Хотел уж удивиться, надо же, рай действительно существует. Потом вернулся в этот мир и расстроился. Умирать-то все равно придется, вот только попаду ли потом в этот цветущий Эдем? Ты Библию читал, Ахмет? – шептал Филипп.

– О чем она? – Сержант наморщил лоб.

Слово, в принципе, было знакомое.

– Понятно, – улыбнулся Полонский. – Библия – это труд неизвестного автора о приключениях евреев в Африке и о многом другом. А Коран ты читал?

– Нет… – смутился Ахмет.

– Эх, магометанин ты долбаный!..

Третьего марта они не поднимались после пробуждения. Ахмет обвел туманным взором всех присутствующих. Жалкие анемичные существа, былинки, дистрофики, в которых еле теплилась жизнь. Соломенные человечки, способные сломаться от любого внешнего воздействия. Люди шевелились. Поезд для отбытия в мир иной еще не подошел. Им ничего не хотелось – только лежать, апатично таращась в небо. Предложи им стол, сервированный мясными блюдами, они бы еще подумали, стоит ли к нему подниматься. Прикати им бочку кваса – могли не оценить. Происходило перерождение: кончались люди, начинались растения.

Ахмет еще сопротивлялся. Он не мог воздействовать на остальных, но боролся за собственный разум. Сознание временами покидало его, но, приходя в себя, сержант помнил, кто он такой и где находится. Они не умрут! Он должен поддерживать жизнь в своих ребятах!