Басад

Он сглотнул слюну, ощутив сквозь сумбур из обрывков сна и подъемной мути хорошо знакомый металлический привкус. Десны кровоточили. Поморщившись и прикрыв глаза, он ухмыльнулся, здороваясь со старым недругом. Иштван давно заметил, что уже в первом столкновении с новым днем – в этом испитии собственной крови – присутствует напоминание о смерти. “И человек сразу принимается чистить зубы, как бы вступает в противостояние, бросает вызов этой самой смерти, или… или хотя бы старается отвлечься”, – думал он, глядя как остатки зубной пасты нехотя выползают из мятого тюбика.

Странно, человечеству удалось каким-то чудом договориться и сойтись на этом первом, всеми принятом форпосте обороны – зубы. На него вдруг нахлынуло чувство сострадания при виде жалкой, и потому особенно трогательной попытки сберечь хоть что-то в заведомо обреченной, безнадежной борьбе. Оно сближало его с другими людьми, дарило скорбное, но теплое ощущение братства в горе. Иштван был уже почти готов всех простить и обнять, но когда он надолго зацикливался на таких мыслях, ему становилось противно.

Иштван прополоскал рот, окинул взглядом отражение в зеркале и отправился одеваться. По утрам, пока новый день едва теплился первыми лучами, возникало чувство некой надежды, радостного предвкушения, словно отголоски полузабытой мелодии из далекого детства. Но Иштван просыпался поздно, и ему редко удавалось застать это призрачное ощущение, пока оно не растворилось в дневной суете и обыденности.

Одевшись, Иштван нацепил темные очки и вышел. Было жарко. Зной и духота навалились сразу за дверью. Он скатился по лестнице, прошел через заботливо ухоженный садик и спустился на улицу. У каменной ограды в тени раскидистого дерева стояла соседка с верхнего этажа. Ей было за шестьдесят, звали ее Дина, и у нее не было ни мужа, ни детей, ни какого-либо определенного занятия. Она была толстая, задорная, с красными короткими волосами, вечно носила странные мешковатые одеяния и большие яркие украшения.

– О-о-о, доброе утро, – акцентируя слово “утро”, пропела соседка. – Ба! Ваше сиятельство соизволило-таки проснуться? Не рано ли? Всего два часа дня, – продолжала она с ликующей интонацией. – Кстати, ты вообще собираешься внести платеж за уборку подъезда? Полгода уже! Совесть у тебя есть, стервец ты этакий?

Как, интересно, соотносится понятие совести с уборкой подъезда? – подумал он и машинально поправил ее вслух:

– Кхм, пять. Пять месяцев, если быть совсем точным.

– А скажите, пожалуйста, с какой радости в четыре утра ни в чем не повинные горожане удостоились чести вкушать великую музыку Иоганна Себастьяна?

– Гендель, это Гендель. Фридрих Георгович. А ты нарочно встала на солнцепеке поговорить с прохожими о классической музыке?

– Нет, я жду! И не воображай себе, не встречи с тобой или с твоим Генделем, – широким жестом Дина отмахнулась от аудиенций и с великим композитором, и с героем нашего рассказа. – Такси жду. Уже двадцать минут тут загораю, а его все нет.

– И куда ж ты намылилась?

– К ветеринару, – она кивнула на пластиковую клетку, бережно спрятанную в тени ограды.

Дина постоянно твердила, что ненавидит людей, но по сути была добра и отзывчива, несмотря на вечную язвительность. Кроме ухода за садом, она опекала местных котов. Два раза в день Дина спускалась во двор с огромной миской подозрительно пахнущей смеси, и на этот праздник желудка сбегались десятки котов и кошек с ближайших окрестностей. А отдельные представители круглосуточно несли посменный караул у подъезда, растянувшись на прохладных камнях лестницы или нежась на солнышке в саду.

– Ты теперь лечишь у ветеринаров уличных котов?

– Никто другой ведь этого делать не станет. Мне – благополучно выжившей из ума пенсионерке – уже можно.

– Ну,.. раз так – поехали. Подвезу.

Она грузно втиснулась со своей клеткой в его старую машину. “Человек и кошка плачут у окошка, серый дождик каплет прямо на стекло…”51 – вспомнилась Иштвану когда-то любимая песня. Дина долго пристраивала злополучную ношу на заднем сиденье, затем уселась и придирчиво осмотрела захламленный салон. Потом протянула руку, сняла веточку, приставшую к майке у него на плече, опустила окно и аккуратно выбросила ее на улицу. Многозначительно помолчав, она потребовала:

– Но ты должен сразу пообещать ехать медленно, – Дина пристегнулась и тщательно расправила пояс безопасности. – Я не переношу быстрой езды.

Дождавшись окончания очередного театрального акта, он завел двигатель и включил кондиционер.

– Курить можно? – спросила она, как только машина тронулась.

– Можно-можно, – пожал плечами Иштван. – Тебе все можно.

Дина закурила и произнесла вкрадчивым тоном, будто продолжая давний разговор:

– А где же невеста нашего принца?

– Невеста… невеста…

Мало ей кота, нет, надо еще и меня пилить, – подумал он.

– Не возбуждают меня белые платья. Да и какие тут принцессы, ты кругом посмотри.