Басаргин правеж

Когда храм наполнился, откуда-то с левой стороны появился митрополит Филипп. Тоже в мантии с шитьем, с жезлом в руке. Вот только на голове его была не митра, а белый клобук, хотя и украшенный золотым распятием. В этот раз никто из архиереев не встал и своего главу никак не поприветствовал. Все злорадно ждали продолжения.

— Знаешь ли ты, брат наш во Христе, пошто позвали мы тебя ныне в сей Божий храм? Прочитал ли ты обвинение, тебе предъявленное, имеешь ли что сказать в свое оправдание? — поднялся, опершись на посох, архиепископ Пимен.

— Ложь все сие, извет и напраслина! — громко ответил Филипп. — Вижу в сих обвинениях лишь зависть, обиды мирские, гордыню позорную! Сплотились вы, слуги Господа, не ради служения Всевышнему, а ради войны земной супротив того, кто государю милее в первосвятителях оказался, нежели любой из вас. Вижу, не найти ныне правды средь иереев православных. Но не просился я на сие место и нисколько за него не держусь! Лучше мне принять безвинно мучение и смерть, нежели быть митрополитом при таких мучительствах и беззакониях! Я творю тебе угодное, архиепископ Пимен. Вот мой жезл, белый клобук, мантия. Я более не митрополит!

Филипп стал снимать с себя святительское облачение.

— Не жезла и мантии ждем мы от тебя, несчастный, а смирения и покаяния! — грозно ударил посохом в пол новгородский епископ. — Не за покровительство царское тебя здесь судим, а за разврат и колдовство, к коему ты склонность показал, за отпадение от веры христовой!

— Посох митрополита тебе отдам, Пимен, но душу мою не трожь! — вытянул обвинительный перст Филипп. Ныне, верно, уже не митрополит, а просто священник. — Ни разу не преступал я законов и заветов христианских, и каяться мне не в чем!

— А вот сие, несчастный нераскаявшийся отступник, мы сейчас прилюдно и уясним! — так же зло ответил ему новгородский епископ. — Вот архимандрит Феодосий поведать нам желает, что он в Соловецкой обители нынешним летом углядел…

Подьячий Леонтьев, расслабившись, привалился к стене. Исход суда был окончательно предрешен. И даже не тем, что все архиереи были против северного выскочки, а тем, что он сдался. С первого же мгновения смирился с поражением, даже не подумав вступить в борьбу. А ведь мог. Если быть честным, почти все обвинения надуманы. За воровство царем он прощен, мастерские и садки ради дохода монастырского сделаны, а что кормил братию хорошо — так трапезная во всех монастырях есть самое главное здание: самое большое, помпезное, основательное, роскошное. Басарга по обителям поездил, насмотрелся. Везде и всюду трапезная монастырская завсегда главный храм своею основательностью затмевает.

Однако Филипп — сдался. Интересно, почему? Может, надеялся обратно к Студеному морю вернуться, к милым своему сердцу литейным дворам, верфям и кирпичным заводикам?

Напрасные мечты. Сброшенный с вершины горы камень на середине склона уже не остановится. Не для того Церковный собор низвергал его из святительства, чтобы потом оставить на почетной, хотя и низкой, должности. Иереям он был нужен в виде еретика и отступника, чтобы вытереть об него ноги, замуровать в келье, вытравить само имя из памяти людской. Чтобы знали на будущее любые выскочки, каково это местнические правила нарушать и поперек архиереев к вершинам церковной власти прорываться.

Подьячий Монастырского приказа стоял, наполовину погрузившись в свои мысли, наполовину прислушиваясь к ходу суда. Полдня архимандрит Феодосий рассказывал о том, как впустую была растрачена огромная казна обители: на каналы и мельницы, на причалы и кузни. И это в то время, как церквей всего две, а послушникам и трудникам приходится ютиться в деревянных бараках. Затем на допрос вызвали первых монахов, коих Филипп отверг от повседневных молитв.

Уйти Басарга не мог — ведь государь потребовал от него подробного отчета. Вечером нужно было составить отписку и отправить с холопом на почтовых лошадях. Почтовые быстрее всего. Три-четыре часа — и письмо будет уже в Александровской слободе, у Иоанна в руках.

Первый день суда закончился допросом двух монахов, второй был потрачен с утра до вечера на жалобы еще семерых, третий начался рассказом последних двоих о том, как Филипп изживал в них веру христианскую, а ближе к вечеру — покаянием игумена Паисия, какового Филипп понуждал принимать участие в его колдовских забавах…

Тем же вечером в Боровицкие ворота Кремля влетела кавалькада из полутора сотен черных всадников, в рясах и с оружием. Опричники быстро рассеялись по главной московской крепости, возглавив караулы у ворот, перекрыв все проулки, встав по десятку у каждого храма и монастыря. Однако более ничего не предпринимали.

В этот раз Басарга, понимая, чего от него ждут, никаких записок уже не писал, пришел с докладом лично.

— Что? — Во дворце царь скинул влажную рясу и встретил подьячего в думной палате в сапогах, шароварах и вельветовом поддоспешнике с меховым воротом: высокий, широкоплечий, статный, уверенный в себе. Такой, каким Басарга увидел его впервые, на поле битвы возле Казани.