Башни до неба

– В конце концов, вы ведь со мной, господин Легхорн, – сказал я подбадривающим тоном. – И верю, что вы не для парада носите этот меч.

У моего спутника действительно качалось у бедра нечто, выглядящее скорее как длинный нож, чем как меч, ибо наше дворянство справедливо признало, что ношение тяжёлого оружия, отбивающего голени, весьма неудобно, и удовольствовалось коротким, доходящим до середины бедра, оружием. И то главным образом для того, чтобы похвастаться вышитыми золотой нитью ножнами или парадными рукоятями, украшенными драгоценными камнями.

– Ну конечно. – Легхорн расправил плечи и важно положил руку на крестовину рукояти.

Я мысленно вздохнул. Если бы мне пришлось положиться на него в случае боя с Мясником, с тем же успехом я мог бы повернуться спиной и закрыть глаза. К счастью, у меня в запасе было кое-что получше любого оружия, а именно мешочек с шерскеном. Шерскен – это чрезвычайно изобретательно составленный порошок. Брошенный человеку в лицо он сразу лишает его зрения и вызывает столь неуёмный зуд, что только люди, наделённые необычайно сильной волей, способны удержаться и не тереть глаза. А те, кто не удержался, втирают шерскен ещё глубже и, случается, теряют зрение раз и навсегда. Это зелье также служило в крошечных дозах как лекарство, а в больших - как почти моментально действующий яд. Человеку, пойманному с шерскеном в кармане, грозил, по меньшей мере, допрос с пристрастием, а чаще всего его просто вешали (конечно, человека, а не мешочек) на ближайшем дереве. Как легко догадаться, подобные процедуры не касались инквизиторов. Так или иначе, Мясник мог оказаться очень сильным человеком, но шерскен даже тогда превратит его в скулящего щенка... Ну и, кроме того, на крайний случай я носил за пазухой острый кинжал из испанской стали, которым был обучен довольно ловко пользоваться.

Мы перевернули квартиру Неймана вверх дном, однако я не встретил ничего, что могло бы вызвать подозрения. Засохшие остатки еды, куски перемазанного краской полотна, пара измятых альбомов, с десяток более или менее жёстких и обгрызенных кистей, пустой, но невероятно вонючий горшок, а также множество пустых бутылок – вот и всё, на что мы наткнулись в ходе наших поисков. Ну и в углу у двери висели перепачканные краской фартуки.

– Значит, кто-то пошутил, – заключил Легхорн. У него был на удивление мрачный и разочарованный голос, и я подумал, что он, вероятно, только что подвёл баланс прибылей и убытков и решил, что слава, которую он обрёл бы, будучи человеком, который поймал Мясника, с лихвой компенсирует ему риск столкнуться с тем самым Мясником.

– Чёртовы художники, – буркнул я. – Каждый спит и видит, как бы другому свинью подложить.

Дворянин снял руку с рукояти оружия и явно расслабился. На его лице даже появилась лёгкая улыбка.

– Возвращаемся, – скорее констатировал, чем спросил он.

– Что ж, возвращаемся, – ответил я разочарованно, ибо тайно надеялся, что в сообщении есть хотя бы зёрнышко истины, и расследование, быть может, если и не продвинется вперёд, то хотя бы сдвинется с мёртвой точки.

Легхорн со злостью пнул ножку вешалки, на которой деревенели грязные фартуки, и сразу отпрянул, когда вешалка сначала вздрогнула, а потом упала с громким треском. Мы с дворянином оба вытаращили глаза, когда увидели, что скрывается под грязной одеждой. А скрывался там ни больше, ни меньше, как топор. Стоящий вертикально он доходил мне до груди, и был так тяжёл, что я мог бы орудовать им только двумя руками, и не скажу, что без труда. У оружия было два лезвия, с обеих сторон древка. Я прикоснулся к железу пальцем и подумал, что кому-то пришлось приложить много усилий, чтобы так заточить это оружие. Легко можно было себе представить, что в руках хорошо обученного либо весьма сильного мужчины он мог одним ударом отрубать конечности и рассекать кости, словно веточки.

Загвоздка была лишь в том, что Нейман, со всей определённостью, не был настолько силён, и я дал бы правую руку на отсечение, что он не проходил обучения. Ну, может, в искусстве живописи, и, возможно, в искусстве соблазнения девок. С трудом я согласился бы, что художник мог освоить бой кинжалом или залитой свинцом тростью. Но двуручным обоюдоострым топором? Оружием, которое в неумелых руках представляло столь же большую опасность для нападающего, что и для жертвы? Ведь этот человек скорее отрубил бы себе ноги, чем в кого-то попал!

Конечно, существовала вероятность, что я ошибаюсь, и Нейман является непревзойдённым мастером топора, а его щуплое тело скрывает узлы мышц. Существовало и столь же большая вероятность того, что сегодня за мной явятся святые угодники и живым заберут на небо, распевая псалмы во время этой милой экскурсии.

Я осторожно поставил топор в угол, но потом снова взял его в руки и горизонтально положил у стены. Что ж, это оружие действительно впечатляло, и даже предоставленное самому себе распространяло вокруг бесспорно интенсивную ауру ужаса.