Башни из камня

Как-то вечером вице-премьер привел с собой прокурора. Масхадов поручил ему в свое время борьбу с теми, кто поддался соблазну заняться известным на Кавказе испокон веков, столь же порочным, сколь доходным промыслом — торговлей живым товаром. Прокурор внимательно слушал речи премьера, утвердительно кивал головой, если считал, что тот затронул сущность вопроса. Было заметно, что он преисполнен таким уважением к премьеру, что кивать приходилось непрерывно.

Прокурор любил изрекать оригинальные сентенции, типа: «в Чечне послевоенное время быстро становится довоенным, а мир оказывается более трудным вызовом, чем война».

— Вообще-то Масхадов был золотым человеком, но наивным до ужаса. В мирном договоре с Россией было положение о том, что в отношениях с Чечней она будет соблюдать международные нормы и права. Масхадов свято верил, что само слово «международные» уже обозначает, что Кремль признает независимость Чечни, — говорил прокурор, когда умолкал премьер. — Или эта история с Яндарбиевым. Кто-то пытался убить Масхадова, и он подозревал, что за покушением стоит именно Яндарбиев, который не смог ему простить проигрыш на президентских выборах. Вместо того чтобы направить дело в суд и все выяснить, Масхадов велел Яндарбиеву поклясться на Коране, что он не имел с покушением ничего общего. Яндарбиев поклялся, и на этом все кончилось.

На вечерние, тайные встречи на берег Аргуна приходили многие министры чеченского правительства. Днем предпочитали не попадаться на глаза российским солдатам, патрулирующим их деревни. Вечерами, когда россияне прятались в казармах, министры собирались у реки, жевали сухую вяленую рыбешку и рассказывали грустные истории о таком недалеком еще прошлом.

— Нам, работавшим когда-то на русских, труднее всего было привыкать к новым порядкам на заседаниях Совета министров. Мы привыкли к тому, что есть повестка дня, председатель, который дает слово, и так далее. А теперь казалось, что мы на базаре, — прокурор задумчиво бросал в реку камушки. — Ссоры, ругань, перекрикивание. Не раз бывало, что министры бросались друг на друга, приходилось их растаскивать. Приходили на заседания с пистолетами, а по коридорам, волки волками, бродили их бойцы, так обвешанные разным оружием, что едва на ногах держались. Не раз и не два Совет министров принимал голосованием какое-то решение, а кто-нибудь из командиров после этого выходил, хлопнув дверью, со словами, что ему наплевать на решение. Масхадов врагов старался привлечь должностями, а о друзьях не заботился. Ничего удивительного, что, в конце концов, все его бросили, один остался.

Наши прогулки к реке понемногу становились ритуалом. И постоянным элементом нудной рутины моей жизни в конспирации. Наступающий вечер оглашал болезненный приговор — с гор опять никто не пришел. Когда темнело, Иса заходил в мою комнату и сообщал:

— Пора проветриться.

В руках у него была кожаная куртка Аслана и его собственный зеленый фез, небольшая круглая шапочка, которая должна была превратить меня в чеченца. Бриться он запретил мне с первого дня. Купил на базаре белые спортивные туфли и мешковатые слишком большие брюки, которые мне приходилось стягивать поясом, чтоб не сваливались. Иса не только постарался переодеть меня, но и нашел чеченский паспорт (так, на всякий случай, подчеркивал он), и назвал меня Вахидом.

Так он обращался ко мне всякий раз, когда мы выходили из дому. Обучил меня нескольким чеченским словам, чтобы я мог отвязаться от любопытных. Местные жители действительно заговаривали со мной по-своему, а на мое бурчание реагировали так, как ожидал Иса. Иса вообще был весьма доволен созданным им образом, хвастал собственным произведением перед доверенными знакомыми.

На реку мы часто заглядывали и по пути домой, возвращаясь от Халида из Старых Атагов. Для меня новости были все те же. Очередные курьеры приезжали без ответа, или с теми же словами, что и раньше — ждать, когда приедет следующий. Одному Богу известно, когда!

Зато хорошие новости пришли Исе. Дела с Хусейном обстояли не так уж плохо.

Россияне, конечно, узнали, кого им удалось арестовать, но не вывезли его ни в Ростов, ни в осетинский Моздок, а посадили в камеру в чеченском Шали. Тут рукой подать. Так что, не все еще было потеряно.

Чтобы разогнать как-то мою мучительную меланхолию, Иса купил на базаре в Старых Атагах сушеную рыбу, лук, помидоры, апельсины, фисташки, медовое пиво и пузатую бутылку осетинской водки. Похоже, он верил, что она, как волшебный эликсир, развеет заботы и сомнения, воскресит надежду и веру.

По дороге мы захватили с собой Хамзата, который только что вернулся, довольный заработком, из поездки в Хасавюрт, где продал россиянам очередной грузовик лома.

Иса отдал продукты придорожному духанщику, который быстренько развел огонь, поставил на него решетку с бараниной. Показал нам полянку в зарослях, возле самой серебрившейся в лунном свете реки.