Башня континуума

Гордону пришлось швырнуть трубку, встать и двинуться следом за губернатором. Когда они вошли, Таггерт совершил грубый тактический промах — сел в то время, как Гордон остался стоять, сунув руки в карманы брюк.

— Сядь.

— Возможно ли сидеть в вашем присутствии, господин губернатор, — промолвил Гордон с безупречной, изысканной любезностью.

Таггерт стушевался. Невзирая на несуразную привычку герра Джерсея беседовать по душам со своим астрологом, росту в нем было шесть футов три дюйма, и теперь эта раздраженная, небритая, глухо ворчащая под нос, свирепая махина в двести футов живого веса нависла над Таггертом каменной скалой, невыносимо действуя губернатору на нервы.

— Чего тебе надо.

— Сядь.

Гордон чуть помедлил, но сел, сложив руки на коленях, будто примерный школьник. Чтобы не так чесались съездить кое-кому по физиономии.

— По-твоему, я не в курсе, чем ты здесь занимался в мое отсутствие, пока я оправлялся от тяжелейшего ранения? — поинтересовался Таггерт визгливо.

Подумаешь, плечо пулей оцарапало. Даже пятилетний Максимилиан не стал бы скулить от такой пустяковой раны. Таггерт тем временем продолжил свою визгливую речь, суть коей сводилась к тому, что Гордон, пользуясь временной немощью шефа, позакрывал с полпинка большинство оппозиционных печатных изданий и главное — протащил через местное законодательное собрание закон об учреждении Общественного Комитета по Цензуре средств массовой информации.

— Что ты на это скажешь? — вопросил Таггерт.

— Да, закрыл. Да, учредил. О, да. И в чем проблема.

Таггерт поперхнулся.

— Проблема в том, что у нас свобода слова и печати!

— Да, это действительно важная и серьезная проблема, но не волнуйся, с этим я тоже разберусь, — пообещал Гордон, с иезуитским простодушием искря янтарным глазом.

— И… кто будет цензурировать цензоров из Комитета по Цензуре?

— Я.

— Что?

Гордон широко улыбнулся, демонстрируя Таггерту свои хорошие, крепкие, белые зубы.

— Ты спросил, кто будет цензурировать цензоров. Я сказал, что этим буду заниматься я. Итак, в чем все-таки проблема.

Таггерт разразился еще одной речью, смысл коей сводился к тому, что, если герр Джерсей не поумерит прыть, у него начнутся неприятности. Гордон сидел с постной миной и обреченно слушал отповедь, глядя на шефа с тяжелой неприязнью.

Поначалу Таггерт был ему в чем-то симпатичен, но от незаслуженного пребывания на высокой должности у зажиточного крестьянина закружилась голова, и он напрочь забыл, кто он такой и зачем вообще пришел во власть. Он воровал, нагло, хищно, самозабвенно.

И это еще полбеды. Истинной страстью Таггерта оставалось не беззастенчивое расхищение государственных денег, а зеленая водоросль, хлорелла, причем пылкую любовь к оной губернатор время от времени, и не без успеха, порывался перевести на самый высокий государственный уровень.

Во владении у Таггерта наличествовали несколько крупных хозяйств, занимающихся разведением водоросли в промышленных масштабах — которая шла на корм скоту. По неведомым причинам Таггерт страстно мечтал кормить этой дрянью и людей. На одном из его предприятий производилась субстанция, которую Таггерт именовал «пищевым брикетом».

Три стандартных года тому назад, когда Гордон еще служил главным советником бургомистра, он имел злосчастье побывать во владениях Таггерта, засвидетельствовать процесс производства брикетов и попробовать вышеописанную продукцию на вкус.

Пока Гордон давился пищевым брикетом, зажиточный крестьянин, разогретый мясом и пивом, вдохновенно нес поразительную утопическую ахинею.

— Пища будущего! Сытная, питательная, здоровая, дешевая. Позволит нам раз и навсегда покончить с голодом и бедностью, с болезнями, с фабриками смерти — бойнями, мясокомбинатами…

И это говорил человек, владеющий десятками боен и мясокомбинатов, а также тучными стадами в десятки тысяч коровьих и козьих голов. Но здравый смысл отказывал Таггерту, когда дело доходило до плантаций его обожаемой водоросли. Вдобавок, фантастически пробивной и фантастически невежественный зажиточный крестьян всерьез считал, что когда-нибудь сможет фантастически разбогатеть на пищевых брикетах. И, между прочим, оказался не так уж неправ.

— Как тебе, Гордон.

Пищевой брикет на вкус, цвет и запах напоминал слегка облагороженное сено.

— Что-то не ахти…

— Вкус пока не очень, не спорю, но мы работаем над этим.

Вкусовые качества пищевого брикета, наверное, возможно было привести к необходимому минимуму, облагородить и ароматизировать, но путем столь невероятных финансовых затрат, что было куда проще спустить деньги в сточную канаву. Только свои личные деньги Таггерт спускать в сточную канаву не хотел, а государственные — пожалуйста. Что скажет, эээ, господин Главный Советник бургомистра Санкт-Константина?

— Нет, нет, нет, и еще раз — нет! — крикнул Гордон во всю глотку.

Да бросьте. Ничего он не крикнул. Ему надо было думать о политической карьере. И о семье. И оттого кричать Гордон не стал, а помог Таггерту выбить средства из бургомистра на производство пищевых брикетов, оформив это гнусное безобразие под видом важной и необходимой социальной программы.