Башня континуума

Все заинтересованные лица весьма неплохо наварили на этой сделке, но, Боже правый, как Гордону потом сделалось грустно и печально, и тошно, и мерзко. От угрызений совести он всерьез набрался и подавленно приполз домой, где его уже встречала жена, очень красивая. Помахивая скалкой и пунцовея безукоризненной лепки славянскими скулами, Виктория собралась затеять с глуповатым пупсиком философский диспут о вреде неумеренного употребления алкоголя, но удержалась, поглядев в его несчастное лицо, а главное — на битком набитый купюрами крупного номинала чемоданчик.

— У кого ты на этот раз стащил деньги, глупыш? — спросила она беззлобно.

— У этих… как их там? Бедняков.

— Что ты каждый раз убиваешься. Беднякам не впервые. Поэтому бедняки такие бедные, а мы такие богатые. Садись ужинать.

И впрямь. Так что Гордон поужинал и лег спать, но, проснувшись и протрезвев, сделал в уме зарубку предать Таггерта медленной мучительной смерти. Когда-нибудь…

— Гордон, ты меня слушаешь? — возопил Таггерт, отрывая Гордона от воспоминаний.

— О? Само собой.

— По твоей наглой роже незаметно. Больно ты прыткий. Душишь свободную прессу, в тюрьмы сажаешь невинных людей…

— Наркоторговцев? Распространителей порнографии? Взяточников? Держателей подпольных абортариев и игорных домов?

— А то ты сам чистый и лилейный, прямо образчик святости. Знаешь, что я слышал о тебе. Будто ты со своими дружками вздернул какую-то девицу… и полюбовника ее.

— О тебе тоже многое болтают, — сказал Гордон спокойно, — неужто будем сидеть здесь и пересказывать друг другу грязные сплетни.

Таггерту вовсе не понравилось его замечание.

— Да кто ты вообще такой?! Безродный выскочка. Альфонс! Думаешь, раз завалил вон ту безмозглую вертихвостку, значит, тебе все позволено? А теперь вот и шурин твой, я слышал с утра в новостях, что с ним приключилось, — и зажиточный крестьянин красноречиво провел ребром ладони по горлу.

Гордон ощутил, как его симпатичное лицо превращается в маску смерти.

— Давай не будем раньше времени устраивать похороны.

— А чего дожидаться? Эти повстанцы на Дезерет, я слышал, парни серьезные, с этим заносчивым щенком, монархическим прихвостнем, нянчиться не будут. Туда ему и дорога. И ты отправишься следом, если не умеришь прыть. Ты тут уже насолил чертовски многим, и пикнуть не успеешь, как обзаведешься зияющей дыркой в голове. А у тебя жена, молодая и красивая, и ребенок маленький. Не дергайся, Гордон. Не будешь дергаться — поладим, а будешь — ну, не обессудь.

Время шло, а новостей не поступало. Виктория внешне держалась очень спокойно, но внутри, похоже, переживала сильнейший стресс. Гордон никогда еще не видел жену настолько тихой, покладистой и пришибленной. Она безмолвно гладила ему рубашки, стряпала ужины и перестала за малейшую провинность водружать сына на позорную табуретку. Так что тем памятным вечером ничто не помешало Максимилиану встретить обожаемого отца с работы и принести домашние туфли.

— Здравствуй, папа, — прошамкал он беззубо и застеснялся. Вообще, мальчуган выглядел довольно неважно. Молочные зубы выпадали, локти и колени были ободраны, а правая ручонка болталась на перевязи.

— Что с рукой? Сломал?

— Нет. Поцарапал. Я с дерева упал. Я лез, лез и уже полез вниз, а мама увидела в окно. И как закричит: «Макс, осторожно! Ты упадешь!»

Гордон присел перед сыном на корточки и, закатав ему рукав рубашки, придирчиво изучил больную руку. Тщательно пересчитал пальцы и заставил Макса сжать ладонь в кулак. Кости, как и связки, были целы. Все обошлось, какое облегчение.

— Значит, вот как. И потом мама сказала: «Я ведь тебя предупреждала».

— Да.

— И оказалась права.

— Да, — непритворно удивленно ответил Макс.

Гордон крепко обнял глупенького головастика, чмокнул в светлую макушку и отпустил.

— Сын, ступай в угол и стой десять минут. Выбери любой угол, какой тебе больше нравится. Стой и думай, отчего и почему ты упал с дерева. Потом поделишься с папой своими бесценными наблюдениями.

Подыскав достойное занятие сыну, Гордон вооружился букетом цветов и прошел проведать обожаемую жену. Виктория готовила ужин. Надо было уговорить ее пойти в ресторан. Гордон уже третью неделю кряду давился ее пересоленной, переперченной, пережаренной стряпней. Что хуже — крошка Максимилиан тоже.

— Добрый вечер, цыпленочек.

— Ты рано, — сказала она, бросив взгляд в сторону старинных настенных часов с кукушкой.

— Да вот… решил прийти пораньше, моя красавица, — выговорил Гордон неловко.

В любой другой момент Виктория мигом изобличила его беззастенчивое вранье и закатила бы мужу хорошую взбучку, но в данный момент ее мысли были всецело заняты судьбой несчастного брата.

— А где головастик? Вроде болтался где-то поблизости, — пробормотала она рассеянно.

— Я поставил Максимилиана в угол.

— За что?

— За то, что он упал с дерева.

Виктория обернулась к мужу и издала маленький крик, исполненный ужасной материнской боли. А также тревоги, страха и любви.

— Гордон, в своем ли ты уме! Макс еще маленький! Он вообще не должен лазить по деревьям! Ему четыре с половиной года! Он мог упасть и серьезно расшибиться. Сломать шею!