Башня континуума

— Тебя не было три месяца, я не знала, жив ли ты, что с тобой, а потом ты приезжаешь домой, разворачиваешься и уходишь!

— Извини, но мне надо было многое обдумать. В одиночестве.

— Дорогой, все эти годы я уважала твою потребность иногда побыть в одиночестве. Наверное, сейчас это было тебе действительно необходимо. Но, Боже мой! Я беспокоилась! Ты представить не можешь, что я пережила за это время! А ты просто ушел и не спросил, как я… как мы! Как наш ребенок! Мальчик будет или девочка!

— Какая разница, мы обречены, — пробормотал Кит, отчего-то адресуясь к своим ботинкам.

— Что?

— Ничего. Кто же у нас будет, родная. Мальчик или девочка?

— Я еще не узнавала, хотела дождаться тебя, но, кажется, тебе действительно все равно. Уходи, — сказала Терри, завернулась в одеяло и отвернулась к стене, ожидая, что муж уйдет, но он не ушел. Кит подошел, присел на край, и мягко, но настойчиво, потянул Терри за плечо, заставив ее перевернуться на спину, беременным животом вверх.

— Дорогая, ты ходишь к врачу.

— Да. К женскому доктору.

Кит улыбался, но серые глаза его остались холодными, как высокогорные ледники.

— Когда ты говоришь «женский доктор», что ты имеешь в виду, дорогая? Что доктор — женщина? Мужественная женщина? Женственный мужчина? Или что доктор в свободное от основной работы время участвует в борьбе за равноправие полов? Или что он — средневековая повивальная бабка?

— Я разговаривала с твоей сестрой, Виктория считает, что при слове «гинеколог» ты впадешь в кому. Это одно из слов, которых я никогда не должна упоминать в разговоре с тобой.

— Есть еще какие-то?

— Взрыв, повстанцы, завод… Сэйнт.

— О, я смотрю, Виктория продиктовала тебе, и ты все аккуратно записала на бумажке, умница моя. Когда ты идешь к гине… к женскому доктору? Послезавтра? Хорошо. Я схожу с тобой. Не хватало еще, чтобы ребенок родился с дефектом. С куриными мозгами, к примеру.

Терри не сумела подобрать достаточно колкого ответа. Слезы ручьями полились у нее из глаз, она стала захлебываться и совсем по-детски пускать носом пузыри. Кит взял ее за обе руки, притянул к себе и обнял. Терри попыталась вырваться, но он держал крепко, достал из кармана брюк платок и стал вытирать ей заплаканные глаза, мокрые щеки и распухший нос.

— Тише, Терри, не надо плакать, это может повредить ребенку. Ложись. Тебе удобно?

— Отвратительный, мерзкий… мерзавец…

— Тсс. Тебе надо поспать.

— Ты уходишь?

— Мне тоже надо поспать, Терри. Хочу выспаться хорошенько перед работой.

— Но… почему ты не ляжешь здесь?

— Полагаю, будет гораздо лучше, если я пока посплю в спальне для гостей. Я могу не устоять перед твоими чарами, а это повредит младенцу.

Терри собралась объяснить мужу, что это не может навредить младенцу, если, конечно, они не собираются выделывать в постели акробатические кульбиты, достойные древних индийцев, но тут ребенок толкнулся у нее в животе. То были самые первые, робкие шевеления, похожие на то, как если бы ее изнутри щекотали перышком.

— Терри, в чем дело?

— Малыш толкается.

Муж не разделял ее восторгов, но просунул руку под одеяло и положил ладонь на ее округлившийся живот.

— Разве еще не слишком рано?

— Нет, уже пора. Вот, опять толкнулся, чувствуешь?

Если честно, Кит не чувствовал абсолютно ничего, кроме муторной, всепоглощающей, свинцовой усталости и довольно серьезного алкогольного опьянения. Что куда хуже, он изнемогал от жалости к себе, такой сильной и глубокой, что, не будь он мужчиной, он бы сам устроил истерику, разрыдался и начал пускать носом пузыри. А ведь завтра на работу. Им теперь понадобятся деньги, много денег на погремушки и пеленки для их с Терезой прелестного малютки. Для прелестного, славного малютки, трам-пам-пам.

Терри тоскливо подумала, что он не бросит пить, пока его разум и душу не сожрет волшебный джинн, таящийся на дне бутылки.

Кит вспомнил, что в детстве не болел ветрянкой и, если он подхватит ветрянку от вопящего, покрытого розовой пузырчатой сыпью младенца, то младенец через пару дней будет, как новенький, а счастливый папаша — едва ли, потому что ветрянка в зрелом возрасте переносится столь же скверно, как бубонная чума.

Нашел, о чем беспокоиться, ни один вирус не выживет в его насквозь проспиртованном организме, подумала Терри, закрывая глаза.

При здравом размышлении Кит счел довольно странным, что не болел ветрянкой… с другой стороны, в детстве у него не было ни секунды свободной для этой ерунды. Он был слишком занят, собирая с пола выбитые вечно пьяным папашей зубы. Еще он блестяще учился в школе. Еще — соревнования по поло. Крокет. Три раза в неделю — уроки музыки. Младшая сестра. Младший брат. Школа. Университет. Свадебный торт. Работа. Работа. Работа. Ничего. Когда отвалятся струпья, он снова вернется на работу.

Если он хоть пальцем дотронется до ребенка, я заберу малыша и уйду, думала Терри.