Башня на краю света

На этот раз муж сам открыл обе бутылки и плеснул ей в стакан, который она принесла для себя, потому что так и не научилась пить прямо из бутылки.

— Ну давай. Твое здоровье, — сказал он. И так как она все сидела, задумавшись, над своим стаканом, забыв отхлебнуть: — Давай же, Лина, пей, да пойдем-ка спать. — И еще немного погодя, уже допив свою бутылку: —Тоже мне, учитель называется! Дурак он, а не учитель! Сам отсталый.

Вот уже и освоил новое слово.

Потом прибавились и другие. Появилось, например, слово «неуправляемый». Она, конечно, и сама заметила, что мальчик изменился: стал какой-то грубый, несдержанный, чего за ним никогда не водилось. Когда он теперь кидался ей на шею, то эти его детские ласки были гораздо более бурными, он обнимал так крепко, с такой судорожной силой, что даже делал ей иногда больно, а когда что-нибудь было не по нем, его безудержные рыдания никак не соответствовали пустяковой причине слез. Малейший отказ в чем-то или обычное замечание могли вывести его из себя, он мог вдруг швырнуть на пол игрушки и раскричаться, у него появились новые словечки, ругательства и грубые выражения, и она испуганно шикала на него, если муж был поблизости. Конечно, она все это видела, и тревожилась, и надеялась только, что это временное, что это скоро пройдет и он опять станет тем послушным, добрым и ласковым мальчиком, каким был всегда, но она и понятия не имела, что это называется «неуправляемый», пока ее не вызвали в школу и не взялись научить этому слову и объяснить его значение. Объяснение, возможно, получилось сложноватым, поскольку объясняющих было слишком много. Они ошеломили ее уже одним своим количеством, она просто онемела при виде этого сборища за большим круглым столом, и, когда они, один за другим, стали называть себя, она не поспевала схватывать вот так, на лету, все эти фамилии и звания. Если не считать высокого симпатичного господина с красивой седой шевелюрой, который был, как она поняла, директором школы, она так и не разобралась, кого как зовут и кто какую должность занимает, кто вообще они — все эти люди, которые битый час толковали ей про новое слово и его смысл и которых она никогда больше в жизни не видела.

Они нарисовали ей образ беспокойного, шумного, строптивого ребенка и приводили всякие примеры, и она кивала, вроде бы узнавая в этом ребенке черты своего Джимми, и в то же время она совсем его не узнавала. Это все-таки был не тот Джимми. Не настоящий Джимми.

Они не были враждебны или недоброжелательны, наоборот, они были очень доброжелательны и очень старались, чтобы она поняла, о чем речь, они охотно объяснили ей еще раз, что такое Детский специнтернат. Такая специальная школа, куда его можно было бы поместить на некоторое время. Он, конечно, не будет там постоянно, всего месяца два, три. Ну в общем, только на то время, которое им понадобится, чтобы разобраться в проблематике, выяснить, что именно послужило причиной, и найти способ бороться с этой его повышенной эмоциональной возбудимостью, из-за которой нормальное обучение становится весьма затруднительным. Объясняя, они улыбались. Это же просто особого рода вспомогательное детское учреждение, созданное в помощь школе и родителям, и бояться ей совершенно нечего.

— Мы ведь хотим только помочь вам, фру Ларсен, — сказал тот, высокий, судя по всему директор школы, и пригладил красивой белой рукой свою ухоженную седую шевелюру. — И я бы сказал, вы просто обязаны дать нам свое согласие, это, можно сказать, ваш долг, ведь Джимми у вас такой прелестный ребенок.

Он улыбнулся ей, и вот тогда-то она впервые подумала: есть же, оказывается, хорошие люди. Ведь эти вот, в школе, хотели ей только добра, и глаза у них были ласковые, и она ушла от них растроганная, исполненная умиления и благодарности и какого-то горделивого сознания своего долга перед этим человеком с седой шевелюрой, который пожал ей на прощание руку.

— Значит, как только будет место, — сказал он. — Договорились, фру Ларсен?

Только уже подходя к дому, она стала что-то соображать и поняла, о чем шла речь, на что именно требовалось ее согласие. А муж и Джимми не понимали.

— Ты что, с ума сошла? — спросил муж и повторил, уже в утвердительной форме: — Ей-богу, ты просто сошла с ума. Выходит, ты согласилась, чтобы его забрали из дома для того только, чтоб он научился хорошо себя вести? Да я уж, черт дери, как-нибудь сам об этом позабочусь! И вообще… что все это значит, я тебя спрашиваю? Что за чушь такая? — И он набросился на нее, как это бывало в тех редких случаях, когда она, поддавшись соблазну, заявлялась домой с какой-нибудь непредусмотренной покупкой — пронзительно тонким от возмущения голосом он начинал выговаривать ей, что, во-первых, как это вдруг истратить столько денег и, во-вторых, на кой черт им эта дрянь, и случалось, он отсылал ее обратно в магазин, чтобы она обменяла свое приобретение на что-нибудь другое.