Башня на краю света

И наконец, есть еще Платен. Платен говорит по-датски, странным образом коверкая слова, потому что он швед. Это веселый толстяк с курчавой шевелюрой и бородой, в съехавшем набок галстуке; он очень музыкален, играет на виолончели (и играет, по маминым словам, превосходно). Фон Платен настоящее его имя, что указывает на благородное происхождение. «Вполне допускаю, что он барон, — говорит Отец. — Но что он при всем том недоумок, это-то уж совершенно точно. Недоумки они все, вся их шатия!»

— А что это значит — недоумки?

На твой вопрос Отец не отвечает, он сидит за столом нахохлившийся, погруженный в свои мысли и не всегда отвечает на вопросы. Тетя Нанна прикладывает к губам два пальца — это значит, что, когда Отец ест, лучше помалкивать и не мешать ему думать, у него и так голова разламывается от всяких забот.

* * *

Через подвальное окно, которое не закрывается, можно проникнуть внутрь большого запутанного здания фабрики со множеством залов. В этих залах, стены которых сложены из грубых холодных скальных камней, потолки высокие, но темно, как в подвале, даже днем, потому что окна длинными рядами тянутся наверху, под самой крышей. Здесь царит гнетущий полумрак, точно в пещере Горного Короля. В некоторых залах есть большие раковины, водопроводные трубы, какие-то чудные машины, в других — составлены порожние ящики и бочки, навалены кучи измятых полосок жести и прочего хлама, а еще здесь есть кочегарка с высокой паровой машиной, которая стоит без дела и ржавеет. Но некоторые просторные помещения — совсем пустые, такие пустые, что, даже когда ступаешь на цыпочках, шаги отдаются эхом.

И наконец, есть Фабричная Контора. Здесь стоит огромный темно-зеленый несгораемый шкаф, до того тяжелый, что его не смогли никуда перенести, а в углу — солидный шотландский камин, сооруженный из разноцветных камней и сверху накрытый мраморной плитой с извилистым узором. Вдоль стен — скамьи с кожаной обивкой. Но на красивых темных обоях проступили белесые пятна сырости, а под высокими окнами, выходящими на море, никогда не просыхает лужа.

Ханнибал, подобрав ноги, уютно устраивается на одной из пристенных скамей и закуривает сигарету.

— Красота здесь, верно? Вот здесь они это все и проделывают!..

— Что проделывают? Кто?

— Наш с тобой Дядя Ханс с Селимсеном — ну и эти…

— Кто эти?

— Кто-кто, девки!

— Какие девки?

Ханнибал, задрав голову к потолку, пускает кольца дыма.

— Нет, всё, больше ничего не скажу, я не ябеда и не сплетник! И наш с тобой дядя — он ведь в общем хороший малый. А тебе еще рано знать такие вещи. Но мне-то все про них известно.

И тут Ханнибал слово за слово все же кое-что выбалтывает, но выражается столь странно и замысловато, что толком у него ничего не разберешь. Все это так или иначе касается Дяди Ханса с его друзьями и каких-то девиц и женщин.

— Шхуна-то эта, здоровая такая и красивая, да знаешь ты ее! Видал, как она округлела?

Ханнибал вычерчивает в воздухе лугу над своим животом.

— Это Селимсен ее раздул! Девок — их как воздушные шары раздувать можно. А потом они бах — и лопаются. Опять же Роза Куколка, ее-то уж ты точно знаешь. С этой наш дядя крутит. Его девка. Он ей и деньги дает, и одежду дарит. Ну ладно, я и так слишком много сказал. А наш дядя — он парень хороший, спору нет. Но ведь Розе Куколке только еще шестнадцать стукнуло. Интересно, что скажет ее мамаша, Фина Башмачиха? Хотя она, может, даже обрадуется. А может, она сама заколдовала нашего дядю, да-да, некоторые так и считают. Я только одно знаю: я бы на его месте таким дураком не был. Я бы не связывался с Розой Куколкой!

На лице Ханнибала появляется мина атамана, вид у него делается взрослый и строгий.

— А Кайль, фотограф-то, — этот нахал и свистун, будь он хоть сто раз лейтенант. Вот у кого девок много, ты даже не представляешь! Чуть ему какая приглянется — готово дело, они ему сами на шею вешаются, и наша с тобой Тетя Нанна тоже! Зато Платен — ни-ни, он только днем сюда приходит, Платен не простой человек, как эти все, он поважнее нашего дяди, наверно, даже поважнее твоего отца. Потому что Платен — барон!

И притом ужас какой богатый! С ума сойти можно — у него в Швеции собственный рудник! Но только он спился, за это его сюда и выслали и всех прав лишили. Ну вот, но он приходит на фабрику только играть, больше ни за чем. Погоди-ка… слышишь?

Ханнибал, прислушиваясь, поднимается со скамьи.

— Это он и есть! Пойдем!

Глубокие глуховатые тоны доносятся из дальнего пустого зала. Сквозь щель в неплотно закрытой двери хорошо виден Платен, который сидит на складном стуле, склонившись над своей виолончелью, видны его пальцы на грифе и снующий по струнам смычок. Вот он слегка поворачивается — теперь видны его борода и брови, подсвеченные лучами из окошек под потолком, и его улыбающийся рот. Он сидит и восторженно улыбается, как будто здесь есть еще кто-то, с кем он приятно и весело проводит время. Но он совсем один.

— Зачем он приходит сюда играть — совсем один?