Башня. Новый Ковчег 3 (СИ)

— Ну так что, Кирилл Шорохов? — Величко начал подниматься в кресле, но тут у него из кармана раздался мелодичный звук. Он опустился обратно, достал планшет, посмотрел на сообщение, дёрнул головой, словно не поверив своим глазам. — Ему-то что надо? Что за срочность? И что это за номер? — пробормотал он себе под нос, перевёл взгляд на Афанасьева. — Михалыч, где у тебя телефон? А… вижу.

Он покосился на Кира, потом снял трубку и набрал номер, поглядывая в планшет и проговаривая шёпотом цифры.

— Да, Олег? Что у тебя там? У меня тут… Что-о-о-о?

Величко чуть не выронил трубку, выпучил глаза. Но очень быстро справился с собой.

— Да, конечно, Олег. Сейчас буду. Да, прямо сейчас. Какой уровень? Понял. Жди.

Отключился и несколько секунд смотрел перед собой невидящим взглядом, словно пытаясь осмыслить что-то такое, что никак не желало укладываться в голове. Потом резко поднялся и пошёл к выходу.

— Константин Георгиевич, — окликнул его Афанасьев, явно обескураженный не меньше, чем сам Величко. — Нам-то что?

Величко обернулся.

— Вам, Михалыч, надо срочно выдвигаться к Руфимову, вниз. Если у тебя всё готово, то давай. Бери людей. Дел там полно. Поступаешь в полное распоряжение Марата Каримовича.

— А с… ним? — Афанасьев указал на Кира.

Величко вдруг усмехнулся. Уставился в упор, и в его глазах Кир с удивлением уловил что-то похожее на смех.

— Значит, не скажешь, где Савельев? Занятный ты парень, Кирилл Шорохов. Ладно, живи пока. Хотя выпороть тебя, конечно, не мешало бы. Но, я думаю, отец и так тебе всыплет по первое число. И да, — его глаза снова стали колючими, непроницаемыми. — Я надеюсь, излишне говорить, что всё, что вы тут услышали, должно оставаться в тайне. Слава, — Величко взялся за дверь и открыл её. — Слава, пошли, мы идём на пятьдесят четвёртый уровень. Организуй лифт.

Кир похолодел. На пятьдесят четвёртом уровне располагалась больница Анны Константиновны. В которой работал Кир, и в которой в тайнике прятались Савельев и Литвинов.

Глава 21. Анна

— Давай-ка кровать сдвинем, да тут ещё протрём. Тяжёлая, сил нет, мне одной никак. Берись, Даш, с другого конца. Ага, вот так…

Та, которую называли Дашей, низенькая, полноватая, на коротких, крепких ногах, обтянутых серыми рабочими брюками, молча подхватила край кровати и потянула на себя. Вторая — высокая, востроносая, с живыми карими глазами, в которых светилась жалость, смешанная с любопытством, навалилась впалой грудью с другой стороны, и кровать — мамина кровать, большая, широкая, с высоким изголовьем, обитым мягкой плюшевой тканью, медленно сдвинулась с места, тяжело заскрипев и охнув, протяжно, с надрывом.

Аня стояла в дверях и смотрела, как две женщины (высокая сказала: «Мы из клининговой службы», когда папа открыл им дверь) ловко орудовали в комнате, что-то двигали, переставляли, протирали. Все верхние лампы были зажжены, и комната, мамина спальня, внезапно выдранная из бесконечной, привычной полутьмы, встала перед глазами — оголённая и неживая.

Она и была неживой, и яркий свет ламп, белый, в мертвенную голубизну, обрушившись откуда-то сверху, внезапно и неотвратимо, только подчёркивал это. Ещё вчера здесь жила болезнь, с удушливым запахом лекарств и слабым глотком надежды, а сегодня всё — ни болезни, ни надежды, ни мамы. И только резкая вонь чистящих средств.