Башня. Новый Ковчег 3 (СИ)

Он вспомнил, как совсем недавно, когда Савельев ещё не занял место Главы Совета, и шла невидимая борьба между ним и Борисом Литвиновым, и в этой борьбе каждый набирал сторонников, ведя предварительные беседы с тем или иным членом Совета, к нему пришёл Ледовской. И они долго с ним спорили, с генералом. Как раз про это спорили. Алексей Игнатьевич обстоятельно доказывал ему, Величко, что во время кризиса всей полнотой власти должен обладать один человек. Это обеспечивает быстроту принятия решений и их эффективность. Они тогда долго дискутировали на эту тему, засидевшись в его кабинете почти до самой ночи. Ледовской был умным мужиком и спорить умел отменно: приводил аргументы, подтверждающие его точку зрения, обращался к историческим примерам — Ледовской историю знал очень неплохо, для военного и вовсе великолепно. И тогда, в ходе спора Величко и сказал Алексею Игнатьевичу, что, может, диктатура оно и неплохо в определённых обстоятельствах, но беда всех диктаторов в том, что неизбежно мельчает их окружение. Потому что сильные и умные — это конкуренция, ими управлять сложно. Проще набрать людей из своих, пусть не самых лучших, зато самых удобных. И вот сейчас ему приходилось воочию наблюдать подтверждение своей правоты. Вместо властного и умного Литвинова — полный придурок Богданов, вместо самого железного генерала — его мелкая сошка Рябинин, вместо финансового гения Кашина — Ставицкий…

Словно подслушав, что Величко думает именно о нём, Ставицкий заговорил, по своему обыкновению смущаясь и нервно теребя папку с документами, лежащую перед ним.

— Но ведь Павел Григорьевич не просто так подписал этот бюджет. Наверняка у него на это были свои резоны. По сути, ничего невыполнимого там нет. Ну, подрезали немного сектор здравоохранения, да и прочие тоже…

— Это вы называете немного? — холодно осведомился Мельников.

— Но…

Ставицкий окончательно смутился. А Величко теперь не отрываясь смотрел на него. А ведь когда Савельев протащил сюда своего двоюродного братца вместо внезапно скончавшегося Кашина, Величко посчитал, что это решение как раз из той самой оперы — теперь в Совет будут набирать не профессионалов со способностями к управлению, а хватать кого ни попадя по принципу «свой-чужой». Ничем другим кроме родства повышение Ставицкого Константин Георгиевич объяснить не мог. Но после того, что он узнал вчера, Величко стал сомневаться. И теперь внимательно смотрел на смущённого и мямлящего Сергея Ставицкого, отмечая каждую мелочь. И временами ему казалось, что не так всё просто с этим заикающимся от волнения кузеном Павла Григорьевича. А временами, напротив, никак не мог поверить в то, что Ставицкий на самом деле ведёт свою игру, а значит, является холодным, расчётливым, хитрым… Да и доказательств никаких нет. И мальчик тот мог перепутать, да и вдова тоже — мало ли что взбредёт в голову женщине, чтобы обелить своего мужа, того самого повесившегося инженера Барташова.

***

— Константин Георгиевич, я ничего не мог поделать, правда…

Лицо Славы Дорохова выражало непривычное замешательство — такое Величко видел впервые. Его личный помощник был смышлёным и расторопным, не страдал излишней сентиментальностью, дела вёл умело и жёстко, и потому видеть растерянность в его глазах было немного непривычно.

— Ну не драться же я с ней должен был? — Слава развёл руками. — Не представляю, как вообще ей удалось проникнуть наверх, пройти охрану, военных…

— Сейчас разберёмся, Слава. Не мельтеши.

Величко, отодвинув растерянного помощника в сторону, прошествовал в свой кабинет, и, едва переступив порог, понял, что же привело Славу в замешательство.

Женщина, сидевшая на стуле спиной к входу, при звуке отворяемой двери тут же вскочила, повернула злое, красивое, хоть и усталое лицо. Дёрнула за руку мальчика, лет шести, заставляя его тоже подняться. Константин Георгиевич знал такой типаж женщин — знал и никогда не любил — такие идут напролом, пользуясь красотой и самоуверенностью как тараном, поставленных целей добиваются с наскока, нахрапом, компенсируя природную глупость природными же внешними данными.

Впрочем, глупой женщина не была. Это Величко тоже понял сразу, она даже не успела заговорить.

— Это Барташова, — шепнул на ухо Слава, и, услышав знакомую фамилию, Величко поморщился.

Это не укрылось от внимания женщины, и худое, скуластое лицо её стало ещё злее.

— Да Барташова, — с нажимом выговорила она. — И я пришла к вам, Константин Георгиевич, не просто так.

— Милочка, — Величко увидел, что при обращении «милочка» её губы дрогнули и скривились, и не отказал себе в удовольствии повторить. — Милочка, если вы пришли меня разжалобить или зачем-то там ещё, то напрасно. Муж ваш мёртв, и поверьте, это единственный правильный поступок, который он в своей жизни совершил. Так что вы не понимаете…

— Это вы не понимаете, — перебила она его. — Меньше всего мне нужно вас о чём-то просить.