Башня одиночества

— Скажи, по крайней мере, кто ты. Я никогда не видел в пустыне народа, чьи женщины одевались бы столь горделиво, не пряча силы своего взгляда и волшебных чар тела. Назови хотя бы свое имя… И увижу ли я тебя еще? Я не вынесу мысли, что навсегда потеряю тебя после того, как обрел в минуту отчаяния, считая, что уже никогда не найду. И печаль станет моим уделом.

Глаза его наполнились влагой, и это тронуло девушку. Она коснулась его щеки, и взгляд ее потеплел, но Филипп чувствовал непреодолимую прочность препятствия, стоявшего между ними.

— А теперь ешь и пей, — сказала она, — если хочешь порадовать меня. Восстанавливай силы. Они тебе понадобятся.

И она ушла прочь, снова поднявшись по лестнице. Филипп хотел было последовать за ней, но огромный нубиец преградил ему дорогу. Тогда он сел за стол, лелея надежду, что девушка еще спустится к нему, возможно, в еще более прекрасном платье, сверкая, как фиванская царица, но вскоре по лестнице сошла служанка с каким-то свертком в руках.

— Мой госпожа хочет выразить свою признательность за то, что ты для нее сделал, и вознаградить тебя за спасение от смертельной опасности.

— Где она? — воскликнул Филипп. — Где она? Я должен видеть ее, мне необходимо ее видеть!

Голос его дрожал от отчаяния. Он бросился вверх по ступенькам, но раб-нубиец схватил его за плечи и без малейшего усилия остановил. Филипп сражался изо всех сил и кричал, уверенный, что она его слышит.

Глаза, блестящие от слез, наблюдали за ним через решетку, пока он умолял:

— Скажи мне свое имя, прошу тебя! Прошу тебя!

— Бесполезно, — слегка тряхнул его нубиец. — Она уехала.

— Куда уехала?! Скажи мне, скажи! Я должен ее найти!

— Это невозможно, — ответил страж. — Но если она действительно занимает твои мысли, уважай ее волю.

Девушка принесла ему восточные одежды:

— В этой форме ты не можешь идти.

Нубиец добавил:

— Надев это платье, ты покинешь дом незамеченным.

Он ушел, девушка тоже исчезла, Филипп стоял один посреди внутреннего дворика, и сердце его полнилось горечью. Оставалось только переодеться, покрыть голову и лицо куфией и уйти.

Ворота базара были заперты, и он долго искал вход в дом Еноса с улицы, пока не узнал его по ставням внутреннего дворика над крышей арочной галереи, через которые проникал слабый свет, но и основная дверь, и черный ход были заперты. На улице было пусто, если не считать пары нищих, валявшихся на тротуаре, — два тощих, как скелеты, тела, завернутые в грязные лохмотья, погруженные в сон, а возможно, уже покоящиеся в объятиях смерти. Однако он услышал, как под арками топчутся лошади, привязанные к железным кольцам, вмонтированным во внутреннюю стену. Их сторожил мужчина в форме. Филипп, стараясь, чтобы его не заметили, полез вверх по колонне, добрался до водосточной трубы, вскарабкался по ней на крышу, а оттуда, стараясь не шуметь, добрался до одного из окон внутреннего дворика и заглянул внутрь, но тут же отпрянул в ужасе. Увы, предчувствие, появившееся у него при виде лошадей, подтвердилось — из задней двери, выходившей на улицу, показался Сельзник в сопровождении своих людей. Филипп распластался на крыше, как только услышал стук сапог Сельзника и его спутников по брусчатке. Наконец топот копыт, голоса и сухие приказы стихли и всадники галопом умчались в направлении цитадели.

Тогда он перебрался к центральной части дома, острием кинжала поддел слуховое окошко и спрыгнул внутрь. Торопливо спустившись по лестнице, молодой человек добежал до коридора, по которому два дня назад вслед за Еносом шел из лавки на базаре. Помещение утопало в полумраке, лишь вдалеке тихо журчал фонтан. Он набрался храбрости и позвал: «Енос! Енос!» — направляясь во дворик, откуда проникало слабое мерцание, словно там угасали огоньки пламени. В этот момент ему послышались стоны, и он бросился на этот звук. Енос неподвижно лежал на полу с разбитым лицом и закрытыми глазами. Филипп поспешил к нему, приподнял и протер губы, намочив платок в фонтане.

— Что они с тобой сделали?! Проклятый Сельзник! Это ведь был он, не так ли?

Енос с трудом открыл глаза.

— Твой отец… ищи его…

— Где? Где?

— Абу-эль-Абд… в Тадморе… он знает, — только и мог прохрипеть старик, после чего запрокинул голову и застыл.

Филипп потряс его, охваченный безудержной паникой.

— Енос, ответь мне, ответь! Не оставляй меня, ты мне нужен, нужен! — И рухнул на пол, сжимая в объятиях тело старика, в его огромном, погруженном в тишину и мрак доме.

Снаружи, над крышами города снова раздался голос муэдзина, читавшего предрассветную молитву, и звук его походил на плач: «Аллах Акбар!»

Филипп очнулся. Он подсунул старику под голову подушку, скрестил ему руки на груди и тихо прочитал заупокойную молитву для сынов Израилевых. Это были единственные почести, выпавшие на долю храброму человеку, всю жизнь сражавшемуся с могущественными и свирепыми силами. Его тщедушное, изнуренное тело было сильнее, чем тела победителей, неукротимых воинов. Впервые в жизни Филиппу хотелось верить в могущество Бога, чтобы этот человек не умер поверженным, и его смерть не оказалась напрасной и бессмысленной.