Башня спящих голосов

Я спешила, как могла, но человеку, да и ещё в такое платье разодетому, ни почто не поспеть за ветром. Ручей всё вился, и кругом стояло столько дубов, что считать устанешь, а мы всё шли и шли. Темнело. Густая красная заря быстро сменилась сизо-серыми сумерками. Ветровой то и дело оборачивался, чтобы поторопить меня, он волновался, он раздражался, подпрыгивал на месте, поднимал в воздух облачка пыли, ручей шёл рябью, он успел вырасти в неглубокую речушку. Ветровой настороженно огляделся. Где-то неподалёку слышалась музыка, дикая, ломанная, вся состоящая из каменного перестука, из шелеста и хлопков, из долгих гортанных звуков, воя ветра и стона сухих ветвей. Она, точно была прародительницей, давнем предком привычных мне мелодий. В ней чудилось что-то лесное, но не звериное. Она, то рассыпалась неясным шумом, то вновь срасталась. Ветровой мчался, боле не оглядываясь на меня.

«А теперь танцевать!» – выдохнул ветровой, поднимая клубы пыли.

Ночь ещё не наступила, мы пришли в самый краешек сумерек и всё равно опоздали.

Возле толстого дуба выплясывали дивные голубоглазые создания. Мой провожатый лихо встроился в хоровод. Я осталась стоять рядом. Их маленькие серые тела выгибались просто немыслимым образом, так могут гнуться ивовые веточки, травинки на ветру. Существа кружились, крепко сжимая лапки, топали, хохотали.

Ветви дуба покачивались в такт их движением. К шуму, созданному человечками, добавилось мерное шуршание. Созданьица топотали, хлопали, дерево – трясло ветками, всё это и служило им музыкой, воздух наполнялся диким колотым ритмом и дуб оживал.

– Кто ты? – юркий голубоглазый выскочил из хоровода. – Назовись!

– Вихрь, – отвечали ему.

– Зачем ты здесь? – подбоченись, выходил второй.

– Я пришёл рощу будить, дрёму разбить.

– Будить! – вторили созданьица.

– Разбить, – подплясывали.

– Будить! – принялись топать ещё громче.

Ой, до рассвета не видеть чудес —

Рощу заполнила тьма.

Спит в звёздном кружеве буковый лес

Близится, братья, зима.

Дни всё короче, да гуще туман,

Клевер увял луговой.

Дрёма ползет, опадает бурьян.

Встань, братец, рядом со мной!

Горы могучие помнят лета,

Полные добрых чудес.

Знаю вернутся, вернутся, когда

С дрёмою справится лес.

Хэй! Напевай! Чары снимай!

Крошится звёздная пыль!

Хэй, напевай! Кончится, знай!

Сами соткём свою быль!

Звёзды здесь огромные, со спелое яблоко величиной, складывались в совсем незнакомые мне созвездия, и спутница-луна у них белела другая: какой-то неправильной изломанной формы, точно помятая с боков.

Первую звезду я проглядела, но услышала, как лихо засвистели вихри. Проглядела бы и вторую: несколько мгновений и яркий шлейф погас. Они вспыхивали яркие и тут же гасли. Вихри ликовали. Дуб вытягивал скрюченные ветви, топотал под землёй. Но пляска закончилась, закончился и звездопад, первый из всех мною виденных, и дерево вновь онемело. Вихри потерянно глядели на небо, притихшие маленькие. После шума и топота тишина повисла тяжёлая.

– А ты кто, девочка? – маленький вихрь дёрнул меня за подол.

– Я… – я не успела ответить.

– Волосы, какие красивые! – охнул второй. – Жаль не золотые. Подаришь прядь?

– И мне!

– И мне!

– Девичий локон из тьмы выведет. Поможешь, а?

– Мне бы самой отсюда выбраться.

– Так поможем! – захлопали хором. – Подсобим!

– Прядку дай?

– Тише-тише, – шикнул человечек. В руке посох, кафтан серый. Ветровой? Нет, не он. Да и голос другой, шерсть бирюзой отливает, – Темень, вон какая собралась! Незачем так шуметь, лихо звать.

Толпа притихла.

– Далеко лихо, не учует нас, – покачал головой человечек, тот, что локон первым спросил.

– За хребтами бродит, – подсказал другой.

– До хребтов рукой подать, – пожурил их, который с посохом. – Мы и без того лихо растревожили.

– Пляска важна!

– Важна!

– Важна!

Загомонили созданьица.

– Важна, – согласился тот, что с посохом. – А теперь расходиться пора. Проводи башенную, – он ткнул своей палкой куда-то в толпу. Созданьица расступились, не хотелось им, видимо, меня провожать. Они переглядывались, пихались, указывая друг на друга:

– Тебя выбрали.

– Нет, тебя.

– Тебя!

И наконец, ко мне вышел совсем низенький вихрь, меньше метра ростом.

– Ты Мирианна? – спросил он зачем-то.

– Я, – врать, так врать.

– Тогда идём. До опушки провожу, а дальше сама. Там до Башни близко, не заблудишься. Но нам в Башню нельзя. Он запретил.

– Ваш господин… – так называл его ветровой. – Давно вы его не видели?

– С алой мори не показывался. Мы-то вихри помним его, наш век долог, а другие и лик его позабыли. Спроси у дуба, как владыку нашего звать, не ответит ведь ничего. Спят деревья, травы дремлют, прорастают по весне, ибо велено, умирают по осени спящими. Мы их будим на равноденствие, хороводы водим как встарь. С каждой стужей труднее и трудней дрёму сбрасывать. Раньше на половину года песни хватало, теперь если час прободрствуют, считай, повезло. Дед говорит, это морь виновна, а я думаю, он дрему наколдовал. Кто ж ещё? Он велетов в камень обратил. Он! Ты слушай меня, светлоокая.

– Светлоокая?

– Светлоокая, – подхватили голоса.

Сколько ещё вихрей и ветерков в рощи прячется, идёт по моим следам?