Башня спящих голосов

– Думаешь, они умеют? Вот дедушка мой – да, умелец был, а эти! – он тяжело вздохнул. Поднялся ветер, затрепетали травинки, вздыбились мои надоедливые юбки. – Ха! – хмыкнул голубоглазый человечек. – Я ветровой, слуга велетов. Пра-праправнук, – добавил он с небывалой гордостью, аж нос задрал.

– А-а, – я закивала. – Ветровой.

Кто такие велеты, некрасиво, наверно, спрашивать. Мы шли да шли, а ручей не приближался. Мне казалось, что он ближе. Я точно слышала его ещё у дуба на полянке и даже видела серебряный блеск сквозь траву. Чудно у них тут, но всё лучше, чем в Башне.

– Что притихла? Хочешь бурю покажу?

– Нет, спасибо. Буря – это слишком.

Бурю я не выдержу. На той стороне луга, расцветив небо фиолетово-алым, опускалось солнце, не круглое, но сдвоенное – пара слепяще ярких звёзд.

– А ты можешь мне про бога рассказать?

Человечек-ветровой нахмурился.

– Что про него рассказывать? Нечего. – Отвернулся, шаркнул ногой, а потом тихо-тихо шепнул: – Он был великим, господин мой, – ветровой развёл руками, приосанился и замер. – Чуешь, как поёт ручей? – Я ничего не слышала и не чуяла. Ручей как ручей. – Это он сделал.

– И горы? – и небо, и города, оставленные, забытые – пыль, пустота.

Будто кто-то другой за меня говорил.

– Его, его! А что не сам, то слуги подсобили. Слушай меня, Мирианна. Юна твоя душа, не помнит, – голос его шелестел, что жухлые листья. – Не сама земля родилась. Велеты-волоты горы строили, великаны огромные. Лежат теперь в своей же земле, корнями обросли. Прогневался на них наш бог, мол, силушки много, а ума мало. Отобрал медные молоты и в дрёму вечную погрузил. Спит теперь наша земля, некому строить, ухаживать некому. Не смотри так, светлая, не гневайся.

Не гневайся. Молчи.

– И что теперь? Как вы без него жить будете?

Голубоглазый шумно вздохнул, качнулись листья тонкого боярышника.

– Как сейчас живем, так и будем. Погуляй, да иди своей дорогой, светлая. Нечем тебе нам помочь.

– Но…

– Поклонись старому дубу и ступай. И колбасок в следующий раз взять не забудь. – Не было злости в его словах, не было жалости, только грусть одна и смирение.

Журчит его ручей! Бежит холодный, чистый. Слышу. Только тихо так, точно баюкает.

– Я запуталась. Я… Ты не говори некому, пожалуйста. – Ветровой оживился, где гарантия, что он не проболтается? Можно ли ему доверять? Но с другой стороны, что ещё со мной станется? – Я не совсем не отсюда. – Совсем не отсюда. – Мой дом далеко, он другой. Там… там солнце другое. Там люди все, как я. – Голубоглазый нахмурился. – Не все, но… Там не так…

– Ты не там.

– Знаю. Я, то помню, то забываю.

– Что ты не там? Это ж просто – оглядись и поймёшь!

– Не это, – я покачала головой, наземь упала ещё одна шпилька. Не держатся кудри. – Я забываю, – как бы это лучше сказать? – себя прежнюю. Как жила, как… я не ношу таких платьев. – Это, в общем-то ещё терпимое, простое, хоть и длинное и корсет не так жмёт. Оно чем-то на кафтан голубоглазого похоже, та же ткань: серое сукно, расшитое дубовыми листьями. – Я запуталась.

Вдруг настоящая я – это выдумка. Ведь той меня почти не было, в этом мире так уж точно.

– Это видно, – понуро кивнул ветровой. – Сколько ты здесь? Ходишь-ходишь, а дороги всё нет. Не дело, Мирианна. Тебе к свету надо, на самую вершину.

Он поднял голову, я тоже задрала.

– Той горы?

Гора парила в облаках: леса и снежники, а наверху, самом-самом недосягаемом, острые каменные зубья небо царапают.

– Неа, – крякнул мой дивный знакомец. – Скажешь, тоже, ещё. Как ты дойдёшь туда? Не смеши меня, светлая. В Башню тебе надо.

– Не хочу туда.

– Ишь какая! Я тоже, много чего не хочу, – ветровой комично нахмурился, на его мохнатом лице брови почти не выделились. Но, кто ж нас будет спрашивать, – хохотнул в рукав, будто кашлянул. – По-другому не выберешься. Он всё исковеркал. Встреться с ним. Авось и выйдет чего. И колбасок, колбасок не забудь.

– Колбасок, – повторила я растерянно, не то хотела сказать. Он закивал.

Ну и во что же я впуталась?

Человечек выпустил мою руку, как раз вовремя, тропинка сузилась так, что и одному здесь непросто пройти. Он шагал впереди, чуть подпрыгивал, ловко взбирался на крупные, поросшие жухлой травой и рыжим лишайником валуны, ни одна колючая ветка его не затронула, ни один репей не прицепился на кафтан. Ветровой все шагал да шагал, легонько подпрыгивал, и, казалось, камни сами поворачивают к нему шершавые бока. Я же, то и дело оскальзывалась, то в грязь наступлю, то завалюсь в ручей. Платье вымокло, покрылось снизу бурыми да зелёными пятнами, вроде и травы тут нет, а я испачкалась.

«Поспеши, поспеши, Мирианна, – подгонял ветровой. – Ночь зреет, вон какая заря! Станешь копаться, ни почто не поспеем».