Он ничего не ответил, но глаза их встретились, и Джоанне показалось, что он то и дело порывается сказать ей правду, раскрыться. Но Джоанна знала, что ему лучше этого не делать, иначе она снова поверит сладким речам экс-кудесника. И вдруг Антриг, тяжело вздохнув, пробормотал:
– Ладно, так тому и быть.
И тут ее понесло – контролировать себя она больше не могла.
– У тебя все будет в порядке? – спросила она, хотя минуту спустя поняла, что глупее вопроса она при всем желании не могла задать.
Он улыбнулся какой-то блуждающей улыбкой.
– О, да, – рука его со стуком поставила чашку на пол, – до тех пор, пока я буду держаться подальше от Совета Кудесников. Извини меня, Джоанна... Но эта отметка на стене... Метка на стене...
Глава 19
Он проснулся, когда уже давно стемнело. Джоанна равнодушно сидела в удивительно неудобном сером кресле. В голове у нее была полная пустота, тело казалось чужим. Сейчас она и сама с трудом верила в то, что еще утром проснулась в одной из комнат Летнего дворца, что каких-нибудь четырнадцать-пятнадцать часов назад сидела на бархатном сиденье кареты регента, а сам Фарос плакал, рассказывая о незавидной участи своего отца. Казалось, что все это происходило не с ней, а с кем-то другим, что все это ей привиделось или она узнала это из какого-то дурацкого телефильма.
В какой-то степени, подумала Джоанна, все именно так и случилось.
Дневной зной давно схлынул. Гостиная была погружена во мрак, только из кухни падал сюда свет. Через открытую дверь доносился запах хлорки – должно быть, от пруда, ведь вода, напускаемая туда, предварительно обеззараживалась. Но ночь была теплая.
Тут до ее слуха донесся шорох – это зашевелился Антриг. Он открыл глаза, тяжело дыша. Немигающий взор чародея вперился прямо в Джоанну.
– Извини меня, Антриг, – пробормотала она. Как глупо это звучало.
Виндроуз попытался встать с дивана, но не смог. И это вполне было понятно – руки и ноги его были плотно опутаны крепким капроновым шнуром, который Джоанна вытянула из своего кошеля. Этот шнур она взяла еще, в Сан-Серано, словно предчувствуя, что он может пригодиться ей. Впрочем, подумала девушка, он никак не должен разорвать веревку, она крепкая. Да и все равно у него нет сил – уж она-то знала, как раскалывается голова после снотворного. Глаза Антрига, устремленные на нее, не выражали почему-то удивления, но были полны ужаса и отчаяния.
– Керис как раз созывает Совет Кудесников, – поспешила «обрадовать» Виндроуза Джоанна. – Он сказал мне, что у него есть для этого какая-то лайпа. Я, правда, понятия не имею, что это такое.
Его голова в изнеможении откинулась на подушки дивана. По телу его прошла судорога, но он закрыл глаза, и на его лице отразилось нечто вроде облегчения.
– Что такое? – удивилась Джоанна. – А чего же ты тогда ожидал?
Веки экс-кудесника дрогнули, но так и не открылись. Губы его неслышно прошептали:
– Солтериса.
Горечь наполнила душу девушки, когда она вспомнила, как архимаг здоровался с этим человеком перед тем, как войти с ним в сарай. Ее голос опять задрожал:
– Но ведь ты не хуже меня знаешь, что Солтерис мертв.
– Ты видела это? – Широко раскрытые глаза Антрига смотрели на нее в упор.
– Конечно, я не видела, как ты его душил. Но кое-что мы все-таки заметили, будь спокоен.
Из груди Виндроуза вырвался вздох. И все-таки, подумала Джоанна, дважды два – это действительно четыре.
– Но зато он все успел нам рассказать, – заверила она чародея.
Он дернул головой с такой силой, точно его укусила оса. Лицо его стало белее бумаги. Даже при скупом свете из кухни Джоанна хорошо видела, как по его щекам и носу текли струйки пота.
– Что он сказал вам? – хрипло поинтересовался Антриг, глядя на девушку почти испуганно.
– Кто ты на самом деле?
– И кто я тогда... – Его глаза расширились, когда он понял, что она имеет в виду. И он тихо сказал: – Нет. Джоанна, нет.
– Как ты сам понимаешь, мне нет смысла обманывать тебя.
– Зато у него было полно причин для этого. Джоанна, неужели ты не понимаешь? Когда Сураклину в последний раз удалось ускользнуть – он вышел из тела, в котором была его душа – из тела, которое было сожжено потом в Кимиле архимагом и церковью двадцать пять лет назад, – то для спасения он избрал не мое тело. Не мою сущность.
– Но тогда для чего он обучил тебя всему, что знал сам?