Башня Тишины

— Что случилось? — спросил Антриг, осторожно взяв регента за руки. Чародей настойчиво потянул руки принца книзу, лишая его последнего убежища. — Что же действительно случилось тогда, когда ты был ребенком и тебе было всего лишь десять лет? Хоть теперь-то ты можешь рассказать это?

— Ничего, — принц, как затравленный заяц, посмотрел на Антрига. — С чего ты взял, что тогда должно было случиться что-то особенное?

— Действительно, тогда ничего не случилось, если не считать того, что ты тронулся умом.

— Я был тогда ребенком, — казалось, Фарос говорит через силу, словно выпихивает слова из своих уст, — и потому сам я тогда ничего не мог ни сделать, ни сказать такого, чтобы навлечь на себя столь сильный гнев кого-то, способного наказать меня безумием. Но иногда я начинал грезить, уже после его возвращения, и в моих мечтах… — принц снова не в силах был говорить, его руки беспомощно затряслись в крепких ладонях Антрига. Чародей ничего не говорил, но глаза его были наполнены ужасом и каким-то странным ликованием — не из-за помешательства Фароса, а потому, что в нем Виндроуз видел отголоски собственного безумия. Уж не были ли они каким-то образом связаны между собой?

— Но в моих мечтах он не был моим отцом, — наконец с рыданиями выдавил принц. Слезы катились по его лицу, оставляя на щеках потеки косметики. Фарос вырвал руки их рук Антрига и вновь схватился за носовой платок. Его била крупная дрожь. — Мне было десять лет, десять, — повторял он судорожно. — Но я ничего и никому не мог тогда рассказать. Ведь все равно никто не поверил бы. Потом мне начало казаться, что это волшебники куда-то спрятали моего отца, похитили его у меня, а вместо него подсунули кого-то другого. Впоследствии, когда я понял, что такое вряд ли могло быть, поскольку волшебство мне казалось обычным шарлатанством и мошенничеством. Но я уже ненавидел волшебников лютой ненавистью. О Боже, как же сильно я их ненавидел. Вы не поверите, но от ненависти я кусал губы по ночам.

Голос и интонации этого человека, казалось, были пропитаны ненавистью. В нем что-то надломилось — теперь регент плакал без остановки. Джоанна попыталась было успокоить его, но он грубо оттолкнул ее руку. Он пытался в одиночку перебороть свое горе, как боролся в одиночку все время. Тогда руку ему на плечо положил Антриг. Он ничего не говорил, просто молчал, но это, как ни странно, подействовало, рыдания прекратились, хотя слезы продолжали с прежней силой катиться из глаз принца. Видимо, он впервые за многие годы дал волю своим чувствам.

В одном он точно напоминал Антрига — он уже успел повидать разверзшийся ад.

— Он изменился, — трагическим шепотом забормотал принц, — но откуда мне было знать, в чем истинная причина? К тому же было столько разных предположений.

— Ну, это само собой разумеется, — успокоил его Антриг, давая понять, что никто не собирается винить регента в том, в чем его наверняка уверяли лукавые придворные.

— Но все это зло явно исходило отсюда. Я любил отца, и они навеки забрали его у меня. И в снах… — Наконец слезы прекратили струиться из глаз Фароса, и он начал судорожно вытирать лицо. — Да будь он проклят, этот дворец. Я уверен, что все это из-за него.

Затем все трое не мешкая погрузились в заложенную по приказу принца карету и направились к императорскому дворцу. Домчались они быстро — принц то и дело высовывался из окна кареты и торопил кучера. Потом принялся смотреть в карманное зеркальце.

— Ну и вид у меня, — простонал он, разглядывая свое лицо в потеках туши и с размытой слезами пудрой.

Антриг успокоил принца.

— Мне кажется, что твоему отцу глубоко наплевать на твой внешний вид.

По беломраморным ступеням парадного входа во дворец уже мчались одетые в белые с золотом одежды слуги, чтобы распахнуть дверцы экипажа и как подобает встретить наследника престола и его сопровождающих. Дворец был величественным сооружением, это величие дополнялось и отражающимся от оконных стекол солнцем и блеском позолоченной крыши.

Губы Фароса скривились в некоем подобии улыбки.

— Нет… Мне кажется, что он не столь безразличен ко всему… но… — Тут его напряженное лицо несколько смягчилось. Джоанна поняла, что сейчас принц говорит чистейшую правду. Несмотря на пропитывавшую его ненависть и тоску, в глубине души этого человека сохранились добрые воспоминания детства. Тем более, что сейчас он считал себя в ответе за своего отца.

— А если кто-то из слуг скажет что-то непотребное, — лукаво продолжал Антриг, поднимаясь по чистым ступеням наверх, — тебе ничего не стоит примерно наказать наглеца.

Принц одарил чародея дьявольской улыбкой.

— Ты знаешь, как и кому сказать нужный комплимент, — рассмеялся он, идя рядом с Антригом. Джоанна, оглянувшись по сторонам, поспешила за мужчинами.