Башня у моря

Я и в самом деле собирался подняться к ней, но мы с Дерри открыли бутылку портвейна и даже понять не успели, что происходит, как перед нами оказались уже две пустые бутылки, а старинные часы в углу отбивали полночь.

– Пора спать, – сказал я, пытаясь говорить твердым голосом, но у меня получился только удивленный.

– Господи Исусе, я бы хотел оказаться на твоем месте и чтобы Сара ждала меня наверху. Поделись ею со мной, ты, везунчик.

– Не будь ты таким дураком, – без злобы ответил я. На сей раз он был даже пьянее меня. – Только не рассказывай мне про свое одиночество, я уверен, ты в последние несколько месяцев использовал какую-нибудь кухонную девицу вместо грелки.

– Что мне кухонные девицы? – мрачно возразил он. – Что мне грелки? Я могу умереть завтра, а никто и слезы не прольет.

Дерри в пьяном виде всегда говорил о смерти, а еще часто произносил: «Разве жизнь не прекрасна?» – словно в недоумении оттого, что у смерти может быть такой чудесный противник. О смерти он говорил очень мрачным тоном, но объяснялось это, безусловно, его католической верой, которая рисовала ему то, что произойдет с ним после смерти, с такой леденящей кровь четкостью. Лично я считаю протестантов более разумными в том смысле, что о жизни после смерти они выражаются утешительно-туманно. Хочу сказать, я безусловно верю в Бога, но не верю, что кто-то отправляется в ад, если уж он не натворил черт знает что, и очень сомневаюсь, что на небе полно ангелов и херувимов. Это было бы ужасно скучно. Представляю себе небеса таким идиллическим садом, полным цветов, деревьев и дружелюбных животных, потому что если уж Господь сотворил человека по своему подобию, то почему бы Ему тогда не сотворить рай наподобие сада? Мне это казалось абсолютно логичным и утешительным, когда я думал о смерти, что, впрочем, случалось нечасто, в основном когда Дерри напоминал мне о ней.

– Я пролью слезу, если ты умрешь завтра, – пообещал я и, поднявшись на ноги, погладил его по голове. – Спокойной ночи, старина. Хорошего тебе сна, и попытайся поднять себе настроение.

Я шел по галерее, и моя рука с подсвечником подрагивала, горячий воск капал мне на пальцы. Бормоча проклятия, поднялся по лестнице, покачиваясь прошел по галерее к дверям своих покоев.

Слуга терпеливо ждал меня, я мигом разделся и оказался в ночной рубахе. Когда справил дела в ночной горшок за ширмой, он уже унес мою одежду, и я, к нашему общему облегчению, отпустил его, а сам пошел через дверь в соседнюю комнату.

Я предполагал, что в спальне стоит темнота, но, к моему ужасу, ночник у кровати светил во всю мощь, а Сара полулежала на подушках с книгой в руках.

– Где ты был? – тут же спросила она дрожащим голосом.

О боже, подумал я, ощутив вдруг, что невыносимо устал и чертовски пьян. Подушки с моей стороны кровати светились приглашающей белизной.

– Ты обещал прийти наверх сразу же после обеда! Я сколько часов тебя жду!

– Извини, – беспомощно пробормотал я. – Не обратил внимания на время. – Я улегся в кровать и подался к ней, чтобы поцеловать, но она отвернула лицо.

– Ты, насколько я понимаю, был очень занят – сплетничал с мистером Странаханом!

– Ну а почему нет? – обиженно проговорил я. – Он мой лучший друг. Пожалуйста, Сара, успокойся. И давай спать! Я слишком устал для ссор.

– Для ссор? Разве ты не дал мне повода сердиться? Стоило нам оказаться в этом ужасном месте, как ты начал отвратительно относиться ко мне!

– Мы уедем отсюда через день-два, – пробурчал я в подушку, наслаждаясь роскошной материей из лучшего ирландского льна.

– Надеюсь, без мистера Странахана! – воскликнула она, сев в кровати.

Чутье подсказывало мне, что если я раз подтвержу это, то буду обречен на бессонную ночь. Собрав всю свою волю, я тоже сел на кровати и изо всех сил постарался быть изобретательным.

– Сара, ты устала и переутомлена, – строго ответил я. – Прекрати уже это нытье, загаси лампу и давай спать.

– Я не ною! – Она швырнула книгу, та пролетела полкомнаты и упала, а я подумал, как Сара хороша, когда злится. Ее глаза сверкали, щеки горели, а волосы, не заплетенные сегодня, ниспадали на грациозные плечи. – Как ты смеешь говорить, что я ною?

– Ты ноешь, стонешь, и вообще все на свете вызывает у тебя неприязнь, – потребовал я, теряя терпение. – Замолчи сейчас же!

Она отвесила мне пощечину.

Я уставился на нее. Секунду спустя она отвесила мне еще одну, после чего надолго воцарилась тишина, а затем я понял, что сейчас займусь с ней любовью. Поначалу мои движения были грубыми, потому что я опасался, что она будет сопротивляться, но Сара не сопротивлялась. Она лежала на подушках, позволяя мне делать то, что я хочу, а потом даже взяла меня за руку и смущенно пожала ее, словно говоря, что я прощен. Я вдруг почувствовал приступ неимоверной любви к ней. Обнял ее, прижал к себе с такой силой, что она вскрикнула, и, хотя никто из нас не сказал ни слова, я знал, что мы оба счастливы.

В конце концов я хорошо выспался, несмотря на все мои страхи, и только на следующее утро, проснувшись, стал думать, как, черт возьми, мне сообщить ей, что Дерри едет с нами в Англию.

3