Башня у моря

Месяц спустя, зная, что потеряю Вудхаммер, если не проглочу свою гордость, я вновь сел за письмо Дьюнедену и кузену Джорджу.

3

Мне снился мой дом посреди зеленого парка. Дом, который я люблю, его теплые, уютные стены, высокие трубы и упорядоченная успокаивающая строгость елизаветинского сада. Мне снились сверкающие деревянные панели, мои предки в рафах и массивная мощь мебели красного дерева. И наконец, мне снилась лестница, искусное творение Гринлинга Гиббонса, чья работа значила для меня больше, чем любые шедевры Микеланджело, Леонардо или Рафаэля. Я видел каждый хрупкий листик, каждую изящную веточку ягод, каждый бутон с тонкими как паутинка лепестками. Я мог всю жизнь потратить на то, чтобы вырезать что-либо подобное, но во мне бы не загорелось ни искорки его дара. Но лестница была моя, и никто не мог забрать ее у меня, никто не мог лишить меня моего дома. Но мысль о том, что я – тот самый де Салис, который может навсегда потерять Вудхаммер, настолько мучила меня, что мой разум отказывался воспринимать дом как единое целое и цеплялся только за лестницу, которая в своей красоте и изяществе символизировала собой все, что значил для меня дом.

Дьюнеден сказал:

– Очевидно, что ты совершенно не способен распоряжаться деньгами. Я не дам тебе ни пенса, если ты не передашь свои финансовые дела в полное управление твоему кузену и мне. Мы будем выплачивать тебе месячное содержание.

Прекрасная лестница. Я представлял себе золотистый вечерний свет, проникающий наискосок через высокие окна и яростно сверкающий на дереве, преобразованном Гиббонсом.

– Вудхаммер должен быть закрыт, сельскохозяйственные угодья сданы фермерам, а персонал заменен управляющим.

Я видел, как пыль садится на эти резные листья, но это не огорчало меня, потому что листья все же будут принадлежать мне.

– Ты должен жить в Кашельмаре. Никаких пышных развлечений, никаких поездок в Лондон…

Я видел фрукты, зрелые и сочные. Неужели дерево может иметь такой вид? Но он добился невозможного – совершил чудо. От этого чуда у меня щемило в горле, слезы жгли глаза.

– …и никаких контактов с Родериком Странаханом. Если ты согласен соблюдать эти условия, мы готовы тебе помогать. Если ты нарушишь хоть одно из них, то можешь катиться в ад с той скоростью, которая тебя устраивает, и ни твой кузен, ни я и пальцем не пошевельнем, чтобы остановить тебя. Это твой последний шанс. Я ясно сказал? Другого шанса у тебя не будет.

Так я спас свою лестницу. Спас дерево, вырезанное Гиббонсом. Спас единственное звено, которое связывало меня с талантом такой мощи, что я не мог равнодушно думать о нем. Я победил.

Но дорогой ценой.

– Пошли они оба к черту! – вскричал Дерри. Его черные глаза горели яростью. – С какой стати они диктуют тебе такие условия? Что я им сделал – почему они настроены против меня? Разве это преступление, если человек стремится к лучшему? Если так, то они должны ополчиться на твоего отца, который дал мне образование и крышу над головой! Почему моя дружба с тобой рассматривается как преступление? У меня нет родителей, братьев или сестер. Разве мне нельзя иметь хотя бы одного друга? Разве я взял у тебя что-нибудь без нажима с твоей стороны? Что я мог поделать, если у тебя возможностей давать всегда было гораздо больше, чем у меня. Послушай, Патрик, я возмещу все, что ты вложил в меня. Я буду откладывать собственные деньги, чтобы помочь тебе расплатиться с долгами.

– Но…

– Знаю, у меня сейчас нет своих денег, только доходы Клары, но ты подожди! Когда меня выберут, я выйду на прямую дорожку, а когда меня назначат на младшую должность в правительстве, у меня будет жалованье, и можешь считать, что оно все твое.

Я, конечно, сказал ему, что́ думаю обо всей этой чепухе, но меня тронуло его предложение, и я еще больше исполнился неприязни к кузену Джорджу и Дьюнедену.

Мы не прощались.

– Какой смысл? – заявил Дерри, поостывший от своего приступа ярости. – Мы увидимся рано или поздно, когда твои финансовые дела выправятся, но будем надеяться, что это случится скорее рано, чем поздно. Так что никаких долгих прощаний, приятель, ты же знаешь, как я дьявольски ненавижу сентиментальность.

Мы расстались. Он пошел по улице, а я остался стоять у «Альбатроса», глядя ему вслед. Настроение у меня было такое паршивое, что я не мог заставить себя сообщить Саре о нашем незавидном будущем. Вместо этого я отправился на Сент-Джеймс-сквер и спросил Маргарет, не сообщит ли она об этом моей жене.

– Маргарет, ты бы не могла поехать с нами в Ирландию на какое-то время? – в отчаянии заключил я. Одна лишь мысль о Саре в Ирландии, где ей нечего будет делать, только смотреть, как идет дождь, вгоняла меня в панику. – Если бы ты побыла в Кашельмаре, пока Сара освоится…

Она ничего не ответила.

– Пожалуйста! – взмолился я. – Это очень важно. Пожалуйста!

Маргарет вдруг сказала:

– Патрик, нельзя вечно рассчитывать на меня, когда тебе нужно улаживать отношения с Сарой. Это ваш брак – твой и Сары, и только вы можете сохранить его.