Бастард фон Нарбэ

Отца Тао, магистра ордена Всевидящих Очей, похоже, слегка беспокоило то, что Лукас с ними не спорит. Отец Тао, наверное, предпочел бы, чтоб Лукас хоть как-нибудь дал понять, что не согласен с решением иерархов, ну хоть высокомерием своим заморозил, мол, делайте что хотите, я выше этого. Такая реакция была бы понятна. А спокойное согласие, не равнодушие, не холодная отстраненность — согласие, мол, да, так действительно будет лучше для всех — понятно не было. И если и не пугало, то… заставляло нервничать.

Они собрались в кабинете отца Александра: отец Йон Скердикла, генерал ордена Десницы Господней; отец Тао Пипин, магистр ордена Всевидящих Очей; отец Гонта Хакберг, магистр ордена Наставляющих Скрижалей и отец Александр Елохин, настоятель монастыря «Святой Зигфрид». Не хватало только Великого Кардинала. Тот не мог присутствовать даже дистанционно: монастырь шел слишком далеко от резиденции его высокопреосвященства, чтоб установить связь с приемлемым для живой дискуссии запозданием.

Впрочем, Великий Кардинал уже огласил свое решение. Так же, как и отец Йон, его высокопреосвященство согласился с предложением отца Тао. Он тщательно взвесил доводы за и против, он еще до начала Собора прочел протоколы допросов, обменялся полутора десятками обстоятельных писем с отцом Александром. И сообщил, в итоге, что готов стать хозяином рыцарю-пилоту фон Нарбэ.

Его Высокопреосвященство, так же, как и главы двух старших орденов, счел импринтинг желательной и разумной мерой.

Лукас не сделал ничего плохого, наоборот, он выполнял свой долг, а в Баронствах и вовсе действовал по воле Божьей. И все же его поступки оказались непредсказуемыми, мотивы не всегда ясными, а реакции неожиданными. Как сейчас, например, когда он даже и не пытается за себя постоять. Отец Тао решил, что нет никаких гарантий его лояльности. Лояльность обычных людей тоже не гарантирована ничем, кроме доброй воли, но обычного человека, когда он становится преступником, можно обезвредить.

Аристократа — нельзя.

Эти соображения были изложены аргументировано и ясно. Подкреплены документами с результатами тестов, энцефалограммами, сравнительными таблицами и резюме психологов и психиатров. А достаточно веских — рациональных — возражений… как-то не нашлось. Отец Гонта пытался взывать к вере и милосердию, но в решении взять Аристо под контроль не было ничего немилосердного. Наоборот, то, что Великий Кардинал готов отвечать за все его поступки — это ли не проявление доброй воли? Это ли не высшее доверие?

— Лукас фон Нарбэ принадлежит Богу, — говорил отец Гонта, — разве не были мы все свидетелями Знамения? Вы собираетесь заменить Господа Его Высокопреосвященством? Преподобные отцы, да где же это видано?

Но нет, конечно же, Великий Кардинал не стал бы для Лукаса богом. Не в буквальном смысле. И речь шла не о посягательстве на свободу воли, а только лишь… о выключателе. О возможности, если что, отдать приказ, не выполнить который Лукас не сможет.

Скорее всего, такой приказ никогда и не понадобится. Но из соображений безопасности… для блага самого Лукаса.

Отец Гонта сдался. «Я умываю руки», — сказал он, и ушел, не прощаясь.

От слов его холодом пробрало по позвоночнику, и, может быть, отец Тао и отец Йон на мгновение поколебались в своей уверенности. Но воспользоваться этим все равно не удалось. Без поддержки отца Гонты, отец Александр остался в одиночестве против двух оппонентов, стоящих на ступень выше его в церковной иерархии. А ведь за ними было еще и молчаливое одобрение Великого Кардинала.

И все равно, он попытался.

Лукас вот не утруждал себя. А он попробовал.

Вотще.

Все, что было раньше, все прежние подвиги Лукаса, все свидетельства того, что он способен контролировать свою агрессивность и жить в страхе Божием — все это отец Тао расценивал как заслугу Джереми Бёрка. И, надо сказать, у этого утверждения было множество косвенных доказательств. Лукас ведь и сам вплоть до возвращения из Баронств был уверен, что это Джереми научил его быть человеком, и помогал оставаться в рамках, не вырываться за пределы дозволенного.

Да что там! Все в монастыре, кто помнил Лукаса пятнадцать лет назад, согласились бы с отцом Тао.

Так и было. Научил быть человеком. Как будто жизнь вдохнул в странного подростка, равнодушного ко всему, кроме Бога и Пространства. Сделал то, с чем не справились лучшие психологи и педагоги, то, что так и не получилось у самого отца Александра?

Как сумел?

Разумеется, импринтинг — первое, что приходит в голову. Запечатление невозможно без воздействия телепатов, но это верно только для обычных аристократов. Никто не может утверждать что бы то ни было, когда речь идет о таком поразительном создании, как бастард дома фон Нарбэ. И очень логично с этой позиции выглядит предложение провести запечатление снова. Ведь получается, что Лукас был под контролем, начиная с тринадцати лет. А едва лишившись хозяина, стал опасен. В первую очередь для себя самого.

Для его же блага, нужно снова взять его под контроль. Он аристократ, он создан, чтобы любить хозяина, и он нуждается в этой любви.