Бастиано Романо (ЛП)

Когда я росла, моя тетя всегда говорила мне, что нужно быть осторожной с теми, кого любишь. То, что случилось с моей мамой, нанесло ей шрам, и, возможно, она слишком хорошо знала меня, даже когда я сама себя не знала, но она хотела, чтобы я нашла кого-то, кто относился бы ко мне с осторожностью и заботой. Того, кто сохранит меня целостной.

Звучало это скучно до чертиков, и, проведя последнюю неделю без Бастиана, я поняла, что безопасность — это не то, чего я хочу.

Я не хочу, чтобы меня любили, как книгу, поставленную на полку, обращались со мной с кропотливой, деликатной заботой, хранили в чистоте и порядке, как блестящий трофей. Я хочу, чтобы меня использовали и пожирали, постоянно держали рядом, перечитывали снова и снова, пока все, что есть во мне, не будет отмечено и поглощено, страницы не согнутся и не сотрутся от воспоминаний, а следы, которые он оставил на мне, невозможно будет стереть.

Бастиан мог использовать меня сколько угодно и выплевывать обратно несочетаемые кусочки, потому что я делала то же самое с ним, и наши разбитые части научились бы подходить друг другу. Это и есть любовь. Она не идеальна. Это поиск способа быть несовершенными вместе.

Простыни на кровати были изорваны после второго раунда нашего секса. Мы с Бастианом смотрели в потолок, наши руки были близки друг к другу, но не касались. На мне не было ничего, кроме блеска пота после секса, и я ждала, когда он доверится мне.

— Скажи, что любишь меня.

Это прозвучало из ниоткуда.

В его голосе звучало полуотчаяние, так не похожее ни на одну из его версий, которые я когда-либо видела. Я ничего не ответила. Только что он просил меня не делать этого. Я не хотела, чтобы именно при этих обстоятельствах я впервые произнесла эти слова, но сейчас невозможно было отрицать, насколько сильно я их чувствовала.

Я люблю тебя, Бастиан. Мне нравится твое остроумие. Мне нравится, как ты неапологетичен. Мне нравится, что ты возводишь вокруг себя стены — не потому, что ты жестокий, а потому, что любишь слишком сильно. Мне нравится, что ты любишь меня. Мне нравится, что ты мой.

Я держала эти слова в голове, где они останутся до тех пор, пока он не выздоровеет. Горе — это другое название любви. Это вся та любовь, которую он хотел бы дать, но больше не может. Вся любовь, запертая в его теле, — это пустота в местах, которые когда-то были полны, и полнота в местах, которые когда-то были пусты. Комок в горле. Дыра в его душе.

Я хочу его любви. Я хочу ее так сильно, что мое собственное горло чувствует тот же комок, моя собственная душа разделяет ту же дыру. Но я не хочу его любви, потому что он ищет место для своего горя, а я была первой, кто сказал ему: "Я люблю тебя". Когда он услышит эти слова от меня, они будут незапятнанными горем.

Бастиан несколько минут ждал, пока я произнесу эти слова. Когда я этого не сделала, он заменил их.

— Пойди со мной на его похороны.

— Хорошо.

Я знала, чем это чревато. Там, скорее всего, будет мой сводный брат. Дамиано Де Лука пугал меня, но если Бастиан пойдет на похороны, то мне некуда будет пойти. Я повернулась, чтобы посмотреть ему в лицо, гадая, что у него на уме.

Я прижалась к его щеке.

— Скажи мне, чего ты боишься.

Он не колебался, и меня поразило, насколько бесстрашным был этот человек.

— Исцеления. Быть в порядке и счастливым в мире без него.

Я не сказала ему тех трех слов, которые он хотел услышать, но он дал мне ответ на вопрос, которого я не была уверена, что моя нечестность заслуживает.

Юпитер и Ганимед, — раздался в моей голове голос Винса, и в кои-то веки я задумалась.

Юпитер и Ганимед.

Один вращается. Другой гонится.

Это было странное время для того, чтобы надежда поглотила меня, но, возможно, все эти годы то, что внутри меня говорило мне продолжать идти вперед, с нетерпением ждать следующего дня, не было долгом. Возможно, это была надежда.

Любовь была разбита, но, возможно, мы были из тех, кто может заставить разбитую любовь работать.

ГЛАВА 38

Трус — это тот, кто позволяет страху

преодолеть чувство долга.

Джордж С. Паттон

АРИАНА ДЕ ЛУКА

Большинство людей считали, что добро и зло — это черное и белое.

Я же знала больше.

В то время как гуппи, которые целыми днями сидели за бюро, настаивали на том, что существует четкая грань между добром и злом, я не соглашалась. Линия была неровной. Изогнутой. Она уходила влево, когда вы думали, что уйдет вправо, и вправо, когда вы думали, что уйдет влево. За ней невозможно угнаться, и единственное, что можно было сделать, — это надеяться, что поступаешь правильно.

Быть с Бастианом — выбрать Бастиана — было самым верным решением, которое я когда-либо принимала.