Бастиано Романо (ЛП)

Я жалела, что у меня нет воспоминаний о матери. Хотя бы одно, чтобы согревать меня по ночам, когда я ворочалась и ворочалась, а моя жизнь казалась хаотичным беспорядком, который я не могла исправить. Любовь — это такая штука: больно, когда ее теряешь, но еще больнее, когда ее вообще нет.

Тесси кивнула головой, ее глаза все еще были закрыты.

— Да.

— Если ты сможешь удержать эти воспоминания и чувства, он всегда будет с тобой. — Мой голос сорвался.

Моя мама никогда не была со мной.

Тесси приоткрыла глаза.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Мое сердце разбилось из-за нее, но оно разбилось и из-за меня.

БАСТИАНО РОМАНО

Городские огни оставили переулок за клубом нетронутым. В тусклом лунном свете я едва различала разбросанный мусор и сигаретные пачки. В углу притаилась черная кошка, но я не обратил на нее внимания, замахнувшись ногой на мусорный контейнер. Он не сдвинулся ни на дюйм. Боль пронзила мою ногу, и кошка бросилась прочь, словно даже она не хотела оставаться в тени вместе со мной.

Еще одно пустое место.

Еще одно место без Винсента.

И мое нутро — нутро, которое не желало молчать, — шептало: он уже ушел. Ты никогда его не найдешь.

Несколько недель назад Винс устроил Николайо на конспиративную квартиру, чтобы спрятаться от головорезов. На Николайо напали, и за некоторое время до того, как Винс пропал, он схватил его. Пытал его. Обвинил Винса в том, что тот выдал его местонахождение, а потом отпустил, когда тот понял свою ошибку.

А потом Винс исчез. Никаких следов.

Не совпадение.

Дядя Фрэнки ожидал, что все мы не будем винить Николайо, но я не мог. Я понял. Он совершил ошибку, и Винс простил его, так что мы тоже должны. Но мне было легче винить Николайо, чем себя, не понимая, почему мой родной дядя ушел. А мы знали, что он сбежал. Только он мог ускользнуть от своей охраны.

Голос Винса дразнил меня, а недосыпание впивалось когтями в мою голову.

Тик.

Так.

Тик.

Так.

Я снова ударил ногой по мусорному баку, нуждаясь в том, чтобы боль прокатилась по моему телу и прогнала ярость. Задняя дверь распахнулась, и из нее высунулся охранник. На секунду он выдержал мой взгляд, затем склонил голову, извинился и закрыл дверь в клуб дяди Фрэнки.

Когда зазвонил мой телефон, я ответил, не глядя, и рявкнул:

— Какого хрена тебе надо?

— П-папа?

Черт.

— Эверетт. Я думал… — Ничего. Никакого оправдания. Просто… черт. — Прости, малыш. — Я прислонился затылком к кирпичной стене, сильнее, чем нужно, но я заслужил боль. — Как ты?

За семь лет я никогда не кричал на него. Никогда не ругался на него. Никогда не разговаривал с ним так, как он того заслуживал. Вся эта любовь, вся эта нежность, вся эта преданность сгорела в огне. Будь на моем месте кто-нибудь другой, я бы получил кулаком в лицо и проснулся бы с синяком под глазом.

Дыхание Эверетта стало прерывистым.

— Мама ведет себя странно.

— Ты в порядке?

— Да. Я уже могу вернуться домой?

Я провел рукой по лицу и сдержал ругательство. Я хотел, чтобы все были дома двадцать четыре на мать их, семь. Он. Винс. Тесси. Это — постоянно искать или ждать, когда любимые люди окажутся рядом, — подтачивало мой рассудок, с каждым шагом разбрасывая по городу след моей души.

— Я найду способ, Эверетт, — пообещал я, надеясь, что смогу сдержать обещание.

Ты не сможешь, — проворчал искаженный Винс в моей голове. Мне нужен был сон. Время на исходе.

Тик.

Так.

Слишком поздно.

АРИАНА ДЕ ЛУКА

Я никогда не позволяла себе горевать по маме. Мне всегда казалось, что если я найду время, чтобы причинить боль, то никогда не смогу остановиться. Это было бессмысленно. Я никогда не встречала эту женщину. Я не знала, чего мне не хватает, так как же я могла по ней скучать?

Первая слеза скатилась с моих ресниц, когда я уставилась на кровать Бастиана. Я уложила Тесси в ее комнате несколько минут назад, а сама должна была искать место для сна в этом дурацком пентхаусе с двумя спальнями и миллионом бесполезных комнат, но без комнаты для гостей.

Бастиано не нужны гости.

Вторая слеза проскочила мимо первой, когда я пнула вещевой мешок в сторону его кровати, что-то похожее на горе забило мне горло, и я сказала себе, что нет смысла оплакивать того, кого я никогда не видела.

Третья слеза догнала вторую, когда я сняла с себя одежду и влезла в атласные пижамные шорты и тонкий камзол, стараясь изо всех сил следовать привычному распорядку. Я замерла, рубашка наполовину спустилась до середины живота, когда я поняла, что всю жизнь придерживалась обычного распорядка.

Пока мне не исполнилось восемнадцать, я училась в школе, делала уроки, читала книги и спала, изо всех сил стараясь не мешать тете. В колледже это были учеба, домашние задания и старание изо всех сил избегать людей. В бюро я зарывалась в легенды, потому что не хотела сталкиваться с собственной жизнью и искала спасения в обложках.