Бастион: война уже началась

– Пойдем, пойдем… Не тронули меня ваши ужастики, не тронули… – залопотал Гулька и потянул меня с моста. Где-то на горизонте возник Туманов… Что он делал? Почему держал автомат над головой? Я уже вообще никуда не въезжала… – Но что пережил – не описать, – продолжал Гулька. – Представляешь – постояли, попялились и дальше побежали. Не тронули. Вас они хотели… Ты можешь в такое поверить? Во вопросец, да?.. А ну, резво, говорю, ты, неживая, переставляй ноги…

Туманов не успел ничего возвестить. Ни здрасьте, ни по морде… Началось новое безумие. Из какой-то сараюшки, притулившейся под склоном, показалось что-то черное. Блеснуло пламя… По нам открыли огонь!.. Гулька глухо охнул, замахал руками, будто раненая птица, пытающаяся взлететь. Туманов споткнулся, выронил автомат… Мы упали все вместе. Разом. Точно сговорились. Я – чуть позже. Руки еще цеплялись за перила, но перила падали вместе со мной… Однако я помнила еще какой-то урывок из последующих событий. Глаза мои, в отличие от мозгов, были распахнуты, а уловители раздражения – развернуты. Запечатлела… С горы посыпались люди. Черные букашки. Много, не считала. Поболе десятка. Как черти одинаковые из табакерки. Кто-то побежал к мосту, другие ворвались в сараюшку, топча упавшего.

Я заорала, как ненормальная…

О святые мои мученики… Я помню это трудное мгновенье. Я тряслась, как флагшток на рее, голову бросало из огня в полымя, рвало на части. Клянусь – предложи мне в тот момент отличить тамбур от тамбурина, а начало матанализа от конца света, я бы умерла, а не отличила. В голове росла дыра похлеще озоновой. Кто-то поднял меня на руки, понес. Я еще трепетала раненой газелью, повизгивала, качала права – но уже так, из чистой проформы. Для поддержания имиджа, так сказать, не для эффекта. И совсем напрасно. Вы б, газели, не галдели…

– Ах ты Пигмалион уетый, достукалась… – восхищенно произнес кто-то со стороны знакомым голосом. Но не Гулькиным, могу поручиться.

Потом был черный провал, из которого я выбиралась неделями, а все это время надо мной висел борзой мужичина с луженой глоткой и вместо того, чтобы молчать, все орал какие-то первомайские лозунги о коренном переделе мира, о необходимости коего потом так долго говорили люди в белых халатах, но я их уже не слушала… Когда я очнулась, все разом умолкло. Вериги опали. Я лежала в грязной дощатой сараюшке. Подо мной была брезентовая подстилка, которая тоскливо поскрипывала. На гнилом перекрытии болтался переносный фонарь.

– Что со мной? – прошептала я, приподнимаясь.

– У вас был жар, вам дали лекарство, – произнес кто-то в голове. – Не волнуйтесь, маленькая инъекция. Это сильнодействующее средство, от него вам станет легче.

О бог-отец… Опять уколы. Некто рукастый отвинтил крышку термоса, плеснул в пластмассовую чашку-раскладушку. Протянул.

– Выпейте.

Я заглянула на дно. На дне темной горкой лежали чаинки – совковый вариант заварки. Брандахлыст какой-то. Я выпила, ни о чем не думая, не сожалея. Жидкость была теплой – не горячей. Похожей на чай, но без сахара. Вприглядку. Кружка уплыла из рук, утвердясь на деревянной чурке. Я навела резкость. Поверх чурки, помимо кружки, стоял металлический предмет, похожий или на рацию, или на камеру обскуру. «Нет, это пейджер», – почему-то подумала я. А под предметом лежал обрывок старой газеты. В глаза бросилась жирно отпечатанная реклама: «Организация купит гильотину…»

Я подняла голову. Двое в темном и облегающем стояли бок о бок и глазели на меня пристально и задумчиво. Одного из них – подтянутого, с блестящими глазами – я где-то видела. В кино. Даже здесь, на краю вселенной, в темном сарае, под рассеянным светом фонаря, вокруг него витала демоническая аура.

– О, только не это, – сказала я.

Странно, жар продолжал спадать. Слабость в теле еще оставалась, но голова стала приходить в норму.

– Как ты себя чувствуешь? – вопросил Ветров. Похоже, сегодня он был серьезен и совершенно не расположен шутить. Я, кстати, тоже не была расположена. Почему-то.

– Лучше всех, – сказала я. – Ты только близко не подходи. Что с Тумановым?

Фонарик мигнул. Двое переглянулись. Второй, чуть поколебавшись, кивнул, как бы допуская, что жена Цезаря, если он того хочет, выше подозрений.

– Жив твой Вертер, жив, – сообщил бывший муж. – Даже не ранен.

– Врешь… – прошептала я.

– Слово гэбэшника, – поклялся Ветров. – Обычная история: споткнулся, упал, очнулся… Мы еще погуляем на твоей свадьбе. Хочешь? Или не пустишь?

Я вздохнула.

– Да иди ты… Где он? Почему его нет здесь?

– Вы увидите Туманова в ближайшее время, – мягко вступил второй. Над ним, в отличие от Ветрова, не висела злая аура, но в фигуре и во взгляде присутствовало нечто неприятное, кошачье.

– А Гулька? – вспомнила я.

– Сизиков мертв, – сухо поведал Ветров.

– Такие не умирают, – пробормотала я. – Они бессмертные…

– Умирают, – с каким-то злорадством прошипел Ветров. – Любые умирают. Даже бессмертные. Сизиков влез не в свой бизнес. Его убили и навсегда.

Я закрыла глаза, откинулась на подстилку. Опять затрясло.

– С кем ты, Ветров? Что это за люди? Ты можешь популярно объяснить?