Батальон прорыва

Немцы рванулись к ложбинке, когда пулемет заговорил снова. Меткие очереди заставили их упасть на снег. Они не знали, что это были последние патроны, выпущенные Скомороховым из пулемета. Андрей посмотрел на Голоту. Арсений держал в руках гранату, у него она была тоже последней. Скоморохов вспомнил слова одессита: «Я лучше себя гранатой вместе с этими фраерами подорву, но в плен не сдамся». Похоже, он решил свершить задуманное. Андрей перевел взгляд на Милованцева и Карапетяна. На щеке Милованцева кровавая царапина, в руках, как и у Голоты, граната. Лицо у ленинградца бледное, взгляд решительный. Сурен Карапетян сжимал в правой руке нож, его вид, наоборот, показался Скоморохову несколько отрешенным. Глядя на товарищей, он понял одно – сдаваться никто не будет. Все приготовились к смерти. Рядом постанывал Щербеня. Андрею показалось, что сквозь его стон и звуки выстрелов он отчетливо слышит хруст веток под ногами приближающихся немцев. Это приближалась смерть. Как было обидно умирать, когда до границ Германии оставалось совсем немного. Вдруг ухо уловило быстро нарастающий рокот танковых двигателей и многоголосое «ура!», он шел со стороны седьмой траншеи, занятой их ротой.

«Наши!» – забилась в голове радостная мысль.

– Наши! – громко произнес вслух Голота, и выглянул из-за кочки. – Бегут фрицы, сержант! Бегут, якорь им в дышло!

Батальон, поддержанный танковым десантом, а вместе с ним и рота Коробкова перешли в наступление. Танки быстро уничтожили огневые точки, а штурмовики заняли восьмую траншею.

Поддержать товарищей у бойцов Скоморохова не было сил. Они так и оставались в ложбинке, пока мимо бежала пехота, проезжали танки и самоходки, пока остальные добивали остатки немецких солдат в траншее. Андрей кинул усталый взгляд на Голоту, кивнул в сторону Трошкина.

– Сеня, посмотри, у него письмо должно быть, он вчера семье написать хотел, по возможности надо будет отправить.

Голота заерепенился:

– Может, еще написать, шо он погиб смертью храбрых?

– Может, и напишем. У него дети, а дети за отца не в ответе, им ещё жить на этом свете. Глянь, может, при нем вещи личные…

Голота нехотя поднялся, побрел к телу Трошкина. Вернулся он быстро, бледный и злой.

– Благодарствую, товарищ сержант. Вы не представляете, сколько мне стоило нервов провести время с этим безголовым Тихоном Мокеевичем. Интендант раскинул мозгами так, шо мине чуть не вывернуло наизнанку. От его головы там одни ошметки остались. Вот вещички его, и когда только успел прибарахлиться, сволочь. Не иначе, этот гад мародерствовал потихоньку.

Голота отдал Скоморохову немецкие часы, зажигалку, пачку сигарет, золотое кольцо, а затем протянул лист свернутой вчетверо желтоватой бумаги, тихо сказал:

– Однако быстро ты, сержант, нажил себе врагов. Один убить хочет, другой доносы строчит. Ты посмотри, шо этот паразит тута изобразил и про тебя, и про меня, и про Милованцева.

Андрей развернул лист, пробежал глазами по строчкам, аккуратно выведенным химическим карандашом. Это был донос. Трошкин подробно докладывал о его разговоре с Милованцевым в блиндаже накануне наступления. От себя добавил, что они охаивали командование и Советскую власть. Написал и о том, что рядовой Арсений Голота убил сержанта Проскурина во время атаки по указке командира отделения Скоморохова, за то что Проскурин якобы владел информацией о непристойном поведении Скоморохова в плену. Чему он, Трошкин Тихон Мокеевич, был свидетелем и за что его угрожали убить, если он кому-либо расскажет об увиденном. В конце бывший майор интендантской службы дописал, что у него есть подозрения, что рядовой Голота и сержант Скоморохов собираются перебежать на сторону немцев.

«Подонок! – подумал Скоморохов. – Вот так он решил убрать свидетеля своей трусости. Боялся, что я доложу о том, как он намеренно подставлял руку под немецкие пули».

Голота словно прочитал его мысли:

– Я ж сразу догадался, шо этот фраер из себя представляет. Повезло нам, шо он свои художества не успел передать куда следует, а то закончилась бы наша, пусть и не сладкая, жизнь.

Громко застонал Щербеня. Карапетян окликнул Скоморохова:

– Командир! Науму плохо! Бледный совсем!

Со стороны только что взятой у немцев траншеи подбежал автоматчик их роты и громко крикнул:

– Здесь они! Товарищ младший лейтенант! Есть живые!

За автоматчиком к ложбинке подошел взводный Рукавицын. Окинув взглядом оставшихся в живых бойцов, простуженным голосом произнес:

– А я думал, вас всех немцы положили. Ан нет. Молодцы, ребята! Продержались! По возможности доложу о вашей храбрости, а пока извиняйте, времени маловато.

Скоморохов кивнул на Щербеню.

– Нам бы санитара, да и убитых похоронить надо.

– Санитара пришлю, а убитыми похоронная команда займется. Наступать надо, пока немец не очухался.

Милованцев с сомнением в голосе произнес:

– Похоронят ли? В наступлении, как и в отступлении, до убитого солдата не всегда руки доходят, видели мы и такое.

Рукавицын строго посмотрел на Владимира.