Батальоны просят огня (редакция №2)

Перегнулся в седле, протянул нагретые в ладони часы на металлической браслетке, круглые, сверкнувшие фосфорическим циферблатом. И Борис, вспомнив сливочно-белую склоненную шею, острые, прижатые к груди колени убитого в окопе немца, спросил Ерошина:

– Часы у вас есть, лейтенант?

– Нет и не надо.

– Не бойтесь. Думаете, возьмете вещь убитого – убьет самого? Так, что ли?

– Может быть.

– Мертвецы не самое страшное на войне. Страшно другое… – сказал Борис.

Впереди, в глубине леса, прошил тишину тонкий стрекот автоматной очереди, оборвался и снова прорезал ночь. Ему ответил отдаленный бой пулеметов. Ерошин, как бы не обращая внимания на выстрелы, спросил:

– Что самое страшное?

– Договорим когда-нибудь. За стаканом водки. К сожалению, нам мешают, – ответил Борис. – Жорка, возьми часы. Подари наводчику Вороному. Ручищи у него крепкие! И гамлетизм ему не свойствен. Давай коня!

Борис поскакал вперед по безлюдной, казалось, дороге среди леса, пришпоривая лошадь, теперь все время слыша справа и слева за лесом отдаленный бой пулеметов.

Вдруг из темноты закричали приглушенно:

– Стой! Кто такие? Куда леший несет?

И кто-то даже схватил за повод, выругавшись.

– Артиллеристы. Какая рота? Где комбат?

– Впереди…

Борис направил лошадь к обочине, вплотную к лесу, стал обгонять скрипевшие повозки хозвзвода, повозки минометчиков, рассеянную, далеко растянувшуюся колонну, – его то и дело вполголоса окликали, – и, наконец, выехал на середину дороги и скоро нагнал нескольких всадников, среди которых были Бульбанюк и Орлов.

– Какая обстановка? – спросил Борис.

– Вот мозгуем над обстановкой, – ответил Бульбанюк густым голосом. – Ты кстати. Давай присоединяйся. Одна голова хорошо… Вот так. Справа, слышишь, пулеметики? Слышишь? Это Максимов. Слева тоже автоматики легонько разговаривают. Но так себе, слабо. Ну, так вот. Похоже, глубоко в тыл к немцам едем. Оборона тут слабенькая, с разрывом была. Вот так проясняется. Ну, нам бой давать надо в районе Ново-Михайловки. А какой пес знает, тихо ли до нее дойдем? Ну? Как же? Может, рванем вправо через лес, да и ударим по флангу? Вот так. Ну, давай размышляй. Тут короче будет.

Бульбанюк замолчал, повернул белеющее лицо к Борису, потом – к нетерпеливо ерзавшему в седле Орлову. Тот поцыкал больным зубом, заговорил не без раздражения:

– Оборону прорвали? Прорвали! Людей положили? Положили! Немцы не понимают сейчас, сколько нас, куда двигаемся и зачем. Пока они в себя не пришли, надо в тылу у них бой завязывать – в Ново-Михайловке или еще глубже… Только так создадим впечатление серьезного прорыва. Так я понял приказ, Бульбанюк? А назад по лесам мы всегда выйдем к Днепру. А если наши с фронта двинут, то и выходить не придется… Соединимся.

– Н-да! Золотая твоя цыганская голова, – неопределенно, но, казалось, чуть снисходительно проговорил Бульбанюк. – А ты как думаешь-размышляешь, Ермаков?

– Думаю, Орлов прав. Чем дальше в лес, тем больше дров, – полусерьезно ответил Борис. – Если же идти к флангу напрямик, вряд ли пройдем без дороги с орудиями.

– Н-да! – произнес Бульбанюк и долго не отвечал, покачиваясь в седле, будто заснул; потом вдруг тихо: – Ну, вроде поразмышляли. Вперед идем… Вот так. Вперед. – И, обернувшись, вполголоса подал команду: – Под-тя-ни-ись, братцы!

– Подтянись! – прошелестело по колонне.

Глава седьмая

Приняв решение, Бульбанюк ехал молча; изредка он задерживал колонну, поджидая разведчиков. Связной от разведки коротко докладывал, что впереди все тихо; офицеры сдержанными голосами отдавали команды, подтягивая роты, и батальон снова двигался по узкой дороге, сжатой черной стеной леса. Старший лейтенант Орлов, то объезжая роты, то вновь присоединяясь к голове батальона, забыв про зубы, развеселился. Курил в рукав, вместе с запахом табачного дыма тянуло от него сладковатым душком самогона.

– Знаешь, капитан, – говорил он шепотом. – Бульбанюк-то у нас странный тип. В санитарах – ни одной женщины. Были две – услал в полк, твердо убежден, что женщины мешают воевать! Говорят, у тебя, капитан, хорошенькая пепеже в батарее? Слухи верны?

– Если верить слухам, то ты пьяница, бабник и вообще пропащий человек, – сказал Борис. – Верить?

– Врут, стервецы! – горячо проговорил Орлов и рассмеялся. – Ну языки! Пропащий человек! Верно, войну я начал капитаном. Потом на Северо-Западном – плен, два побега и всякая штука. В Сталинграде воевал солдатом. Котельниково брал лейтенантом. А Сумы – старшим лейтенантом. Ну, а Берлин – полковником, пожалуй? – Он засмеялся. – Земля крутанулась для меня в обратную сторону. Неясно, наверно?

– Почти ясно. Но не совсем.