Батарея, подъем!

Личное время. Уставом предусмотрено личное время — целых полчаса. Рядовой Романов не мог в это поверить, когда впервые за две недели службы сидел и не спеша подшивался. То есть подшивал подворотничок — сложенный втрое лоскут белой, свежевыстиранной и выглаженной им же самим ткани размером с носовой платок. Подшивал мелкими, аккуратными стежками, а не как обычно перед отбоем — торопливыми, гигантскими нахлёстами. И под это умиротворяющее занятие получалось даже думать — тоже впервые за две недели. Казалось, что прошли годы, а не четырнадцать дней — так драматично поменялась его жизнь. Он впервые осознал смысл выражения «Близок локоток, а не укусишь!». Так и гражданка — вот вроде где-то совсем недалеко шумит обычная жизнь, снуют люди по своим обычным житейским делам, разговаривают, спорят, смеются. И не понимают, как они счастливы! И как счастлив был он каких-то две недели назад. Хотя тогда ему казалось, что он безнадёжный неудачник и его жизнь летит под откос. И армия представлялась идеальным выходом, и он спешил надеть форму, романтизируя армейское будущее. Об армии он судил по патриотическим фильмам про десантников и радовался, что там пригодятся его физические навыки.

Близка гражданка с её смешными, надуманными проблемами, а всё — не укусишь! Два года — нет, целая вечность отделяет его от жизни. И не понимают люди там, на воле, как не понимал этого он ещё недавно, какое это счастье — свобода! Когда просто можешь пойти, куда захочешь, присесть на лавочку, постоять под дождём, подставляя лицо холодным, крупным каплям. А потом зайти куда-нибудь и согреться. А зачем куда-нибудь, если можно зайти в булочную, купить батон с изюмом, идти по улице и есть его, улыбаясь встречным девчонкам. И съесть весь. А потом купить бутылку лимонада и выпить её всю, не отрываясь, большими жадными глотками. И весело защекочет в носу, и захочется чихнуть… Ромка почувствовал, как глаза подёрнулись какой-то влажной пеленой, он стал плохо различать стежки. Воровато оглянувшись, вытер глаза рукавом белой исподней рубахи. Ему даже не стало стыдно — так невыносимо упоительно было воспоминание — тонкая ниточка, протянувшаяся сквозь время и бетонные заборы с колючкой, соединившая его с самым дорогим, как выяснилось, что есть у человека, — со свободой. Казалось невероятным, что ещё совсем недавно он был не бессловесным и бесправным рабом, то есть рядовым Советской армии, а студентом второго курса МГУ и перед ним открывались совсем иные перспективы…

— Романов!

— Я!

Ромка вскочил. Младший сержант Омельчук тяжело дышал и выглядел как собака, наконец-то нашедшая брошенную ей палку:

— Ты это… вот… где тебя черти носят?!

Ромка с удивлением обернулся: он сидел на табурете рядом со своей кроватью и тумбочкой, на которой висела бумажка с его фамилией. Омельчук перехватил взгляд и тоже смог убедиться, что на тумбочке чёрным по белому написано «Романов». На незамысловатом лице сержанта боролись несложные эмоции. Очень хотелось сорвать злость на рядовом за то, что он, сержант, как гончая тупо дважды обежал казарму, не догадавшись сразу проверить самое очевидное место. Но… как всегда в его случае, победила исполнительность:

— Бегом в Ленинскую комнату’! Старший лейтенант Сдобное вызывает!

Было видно, что Омельчук крайне недоумевает, зачем командиру взвода понадобился какой-то Романов. Да ещё срочно…

— Товарищ старший лейтенант, разрешите войти!

— Заходи, заходи…

— Товарищ старший лейтенант, курсант Романов по вашему приказанию явился!

— Являются духи во сне. А в армии?

— Товарищ старший лейтенант, курсант Романов по вашему приказанию прибыл!

— Вольно! Проходи, присаживайся… Тебя же со второго курса МГУ призвали, экономический факультет?

— Так точно!

— Значит, в политэкономии и марксистско-ленинской философии шаришь…

— Так точно! В пределах двух семестров!

— Достаточно, — лейтенант усмехнулся. — Будешь конспекты за меня писать к политзанятиям. Прямо сейчас садись и начинай. Вот темы, а то я прошлый раз пропустил, так надо нагонять. Чтоб к утру было готово — иначе замполит мне голову оторвёт, а я с тебя шкуру спущу! Всё ясно?

— Так точно! А как с вечерней поверкой быть? И после отбоя?

— На поверке быть, а после отбоя сиди и пиши сколько влезет — старшину я предупрежу… И чтоб к утру было!

— Есть!

Командир тяжело поднялся. Его мысли были уже далеко от рядового Романова, которого он, в общем-то, не считал за человека. И не потому, что старший лейтенант Сдобное был высокомерен или обладал манией величия. Нет, нет и нет! Вся система, вся Советская Армия, все четыре миллиона человек, носящих зелёную форму, не считали Ромку за человека. Как, впрочем, и остальных «духов» и «молодых». Не он первый, не он последний. Право быть человеком надо ещё заслужить. Точнее, выслужить.